Владимир Романовский - Год Мамонта

— Уж не собирается ли он сложить всю вину на торговца оружием? — задумчиво спросил Комод, поскребывая гладко выбритый розовый подбородок. — Мол, если бы не наше оружие, они бы не сожгли Кронин?

— Не знаю, — Хок думал о чем-то другом. — Если нужно, сложит.

— Каким образом?

— Найдет, — сказал Хок, знавший и понимавший Фалкона гораздо лучше, чем Комод. — Мальчишку сильно не лупи, если будет орать и вырываться. Для чего-то он нужен Фалкону. Не знаю, для чего именно, но нужен.

— Как заложник, — предположил Комод.

— Сомневаюсь. Артанцы — народ дикий, отношение к детям у них вполне животное.

Помолчали. Комод почесал за ухом. С некоторых пор Хок, всегда готовый к действию, никогда не сомневающийся в целесообразности приказов Фалкона, стал его, Комода, слегка раздражать.

— Что означает вся эта милая иносказательность о милосердии? — спросил Комод.

— Милосердие милосердию рознь. С общественной точки зрения было бы лучше, если бы Артена убили. А еще лучше — доставили бы в столицу и публично казнили. Меньше драк у пограничья, города сохраннее, да и народ возрадовался бы.

Номинг-младший проснулся рано утром и попытался вскочить на ноги или на четвереньки. Его удержали. Он рванулся, стал извиваться и мычать, очевидно требуя, чтобы его оставили в покое. Обстановка была странная. Похоже на маленький деревянный дом, совсем игрушечный, с двумя занавешенными толстой материей окнами. Два дивана, обитые материей и мягкие, как в княжеском доме. При этом домик раскачивался, что было очень неприятно и странно. И еще он двигался, домик, в одном направлении. Домик стоит на телеге, догадался наконец Номинг-младший.

Он перестал вырываться и заплакал, рассматривая того, кто его удерживал. Удерживающий был толстяк с добродушным лицом. Он улыбался.

— Не плачь, — сказал толстяк. — Ничего страшного не будет. Не понимаешь?

Номинг-младший тер кулаком глаза и тупо смотрел на толстяка.

— Пряник хочешь? — спросил толстяк. Запустив руку в походную суму из грубой кожи, он достал мешок и, вытащив из него пряник, протянул Номингу-младшему. — На. Бери. Да бери же, вкусно ведь. Страсть как вкусно. Только в одном месте на всей земле такие пекут. У меня там знакомый пекарь. Он специальную траву добавляет. Бери. Не хочешь? Ну, захочешь, так скажешь. — Толстяк запихал пряник в рот и с видимым удовольствием долго его жевал. Машинально он достал из мешка второй и тоже положил в рот. — Свсм эшь ка? — спросил он. — Жжж. Счас. — Он проглотил, причмокнул, и вытер рот какой-то тряпкой, очень белой. — Совсем, говорю, не понимаешь нашего языка? Эх, степь. Дикари вы там все, колючки едите на завтрак. Ну, оно может и к лучшему.

Номинг-младший указал пальцем на окошко в двери кареты.

— Едем, — объяснил Комод. — Е-дем. — Он провел рукой по воздуху, горизонтально. Мальчишка мотнул головой и снова указал пальцем на дверцу, настойчивее. — Ниверия, — объяснил Комод. — Скоро приедем в столицу. Называется Астафия.

Мальчишка стал стаскивать с себя нелепые тесные артанские штаны.

— А! — сообразил вдруг Комод. — Ссать хочешь. Сейчас.

Протянув руку, он дернул за свисающий по стенке кареты шнур. Карета остановилась.

Кругом был редкий лес. Земля обожгла босые ноги Номинга-младшего холодом. Мальчик ошарашено озирался.

Целый день прошел в пути. Ночевать остановились в маленьком городке, в трактире. Кучер остался сторожить карету и коней, а Комод с мальчишкой заняли комнату наверху. Хозяин трактира обрадовался золотым монетам, что для хозяев трактиров, да и вообще для большинства людей, явление типичное. На всякий случай Комод связал мальчишке руки за спиной шелковым шнуром, а правую ногу прикрутил к ножке громоздкого ложа.

Ужин им принес сам хозяин трактира. Красная жидкость, которую Комод наливал в кружку из тонкого глиняного сосуда, называлась вино. Номинг-младший никогда раньше такой жидкости не видел. Вначале он испугался, решив, что это кровь. Но потом подумал, что кровь жидкой долго не бывает, засыхает. Значит, не кровь.

Комод предлагал мальчишке все блюда подряд, но тот лишь мотал головой. От воды он, правда, не отказался, и надолго припал к краю кружки, которую ему вполне заботливо держал Комод.

А Комод был, оказывается, страшнейший обжора. Ел он не очень быстро, размеренно, и к каждому куску мяса и курицы, к каждому ломтику редьки и свеклы, к каждой крупинке гречки подход имел индивидуальный. Щеки у него стали красные и залоснились. По лбу обильно стекал пот. Пухлые руки плавно двигались, отрезая, поддевая, подливая, приподымая.

— Хе-хе, — сказал Комод. — Ничего еда. Не столичная, конечно, но сойдет за неимением достойных ингредиентов. Зря ты, малыш, не ешь. Ты бы поел. Ужасно вкусно.

Он медленно и методично, не прерываясь, выпил кружку вина и налил еще.

— Это хорошо, что ты ничего не понимаешь, — удовлетворенно сказал он. — С самим собой мне говорить надоело, а делиться сомнениями с другими опасно стало. — Он мудро и пьяно покивал.

Рядом с тарелками и кружками на столе лежали заряженный арбалет и кинжал без ножен. Арбалет тяжеловат. А кинжал в самый раз. Если бы можно было незаметно освободить ногу, а потом перетереть обо что-нибудь шелковый шнур, связывающий руки, а потом неожиданно прыгнуть на эту жирную ниверийскую свинью, хватая в прыжке кинжал, и воткнуть кинжал в жирную шею, было бы здорово. А потом спокойно уйти из этой дурацкой и душной ниверийской постройки, украсть коня, и ехать к своим, сметая по пути отряды ниверийцев, вступая в сражения с драконами, пугая колдунов, проявляя доблесть — было бы совсем замечательно.

— …учились мы все в Кронинском Университете. Это типа школа, но для почти взрослых. Впрочем, чего это я объясняю, ты все равно не понимаешь, да и вообще для артанцев школа — развлечение для развратных ниверийцев, да? Для нас это место, куда юных отпрысков отсылают, чтобы под ногами не болтались. Ну так вот. Ходили мы туда, стало быть, втроем. И были у нас сперва, как сейчас помню, обычные имена. Но Университет — особое место, и рано или поздно каждый получает кличку.

Комод помолчал, глядя в одну точку пьяными глазами. Мальчишка безучастно смотрел на единственное в комнате окно, не проявляя ни особого интереса к монологу, ни особой скуки. Смирился мальчишка. Это хорошо. Комод снова погрузился в воспоминания.

— А вожаком он стал как-то естественно и неожиданно, — сказал он трезво. — Он был старше нас на два года. Но такой же щуплый был, как теперь. Говорят, когда он только поступил в Университет, били его здорово. А он терпел. И никому не жаловался. И его стали уважать. А потом слушать. А как мы с Хоком пришли, он уже был самый влиятельный во всем заведении, представляешь? Наставники его боялись. А он выбрал нас, именно нас, себе в друзья. Нас двоих. Только друзья — это просто слово такое. А на самом деле мы просто начали ему служить. Сами не заметили. Мы, потомки знатных родов, были… и есть… на побегушках у какого-то безродного провинциала. Вот так оно и бывает. Сложная штука жизнь.