Татьяна Мудрая - Меч и его Король

— Не бойся. Главное в смысле бабок, чтобы тетки о них не пронюхали. Договоримся — посвящу в тайну. По рукам?

— Э, а как же свидетели?

— Так согласна?

— Девушка кивнула.

— Бьярни! Ты нас слышал? Покажись-ка.

Кьяртан приподнял и отставил в сторону конец косы, и удивленная до крайности Зигрид увидела на конце ее как бы светлое мерцание. Оно поднялось столбом, уплотнилось — и оборотилось хорошеньким ребенком лет пяти от силы. Рыжие кудри, очень бледная кожа, а выражение мордахи — ровно такое, как у личинки на рукояти кинжала. И голый, как ангелок… или амурчик.

— Слушаю и повинуюсь, шефуня.

— А что до того было говорено — тоже слышал?

— Так, словно сквозь крепкий сон.

— Значит, от слова до слова. Я тебя давно раскусил. Тогда давай гони назад в свои ножны. Клятву с нас снимешь по установленной форме… Или нет, я тебя сразу в руку приму.

В ту же секунду юноша ухватил кинжальчик за рукоять.

— Давай твою мозолистую десницу. И не бойся, это почти не больно.

Он крепко уколол Зигрид безымянный палец на правой руке, потом себе — на левой. Соединил пальцы.

— Теперь Бьёрнстерн знает и хранит нас обоих. Замётано?

— Замётано.

Ну, далее следует история о том, как нас четверых усмиряли, взнуздывали, показывали фигу с маком и дулю в сиропе, вываживали на леске, как щуку, прогуливали на корде, точно лошадь, и поддергивали на лонже, будто неисправного акробата. Во всем этом ассортименте укрощения строптивых наш королек поневоле знал толк. Ну, только и мы все тоже. Ибо противостояли ему отнюдь не олухи, а такие же знатоки человеческих душ, весьма поднаторевшие в его личном королевском воспитании. И к тому же — весьма недоверчивые.

Безусловно, такие пройды и хитрецы, как наши милые дети, мигом сообразили, как сноситься с прекрасной монашествующей девой, и никогда не предпринимали последующих шагов, не дождавшись результата первых. Кинжальчик так и шнырял между заговорщиками: он мог передвигаться в дружеском багаже почти незаметно, особенно если сменить ножны и кстати еще навершье. Ограненный топаз в рукояти — плод неких неизвестных нам махинаций — уж слишком бросался в глаза. Особенно когда, намертво прикрепленный подобием булавки, сиял на вороте детской рубашонки, подобно звезде первой величины.

Кстати, про тот эпизод с моими детками. Наш Бьёрн родился в один из тех дней, когда мы с мужем соединялись в Торстенгаль, и как бы отщепился от нас при разъединении. Мы даже сомневались, что он умеет оборачиваться человеком, так что не очень и возражали, когда малыш Кьярт внаглую пожелал его присвоить. Только что просили подождать немного. Но когда это наш король кого-то подобру слушал? Так вот: то, что наш недоумок порезал, было вовсе не запястьем, как он пытался внушить доверчивой девице, а куда более широким венозным руслом в паху. Как сейчас помню: лежат оба младенца в кровавой луже, будто один только что из мамочки, а другой его вот прямо теперь из себя родил, и оба ревут благим матом. Страх да и только. Зато и союз невольно скрепили чем-то получше сургуча и воска. Ибо что может быть невинней, чем телесная жидкость ласкового пятилетнего дитяти, что уже месяцев с двух приноровился сосать двух маток: кормилицу и собственную матушку Эстре?

Ну конечно, мой медведик и в самом деле был на нас во всем похож. Только именно благодаря побратиму та его порода, которая до поры в нем дремала, проявилась так отчетливо, да и обоюдная привязка оказалась на диво сильной. Несколько позже это навело обоих малолетних прохвостов на некую мысль…

Но я снова забегаю вперед и отклоняюсь от основной линии повествования.

Сейчас. Объясню только, почему мой личный сынок дорос до тринадцати, но по-прежнему имел телосложение пятилетнего ребенка. Оттого, что его даятелю крови было ровно столько, вот и всё. И потому, что тело у нашей породы растет куда медленнее ума, а старится… Старится вообще непонятно как. Не имели возможности наблюдать.

Итак, наш Кьяртан высказался начистоту не сразу, а, как мы догадались потом, почти одновременно с тем, как его сообщница доложилась своей аббатисе. Дабы никто из нас не донес всем прочим.

В один распрекрасный день, вернее, утро, король вызвал нас на себя и с сокрушением в наглом взоре сообщил обеим мамочкам, рядом с которыми совершенно случайно оказалась и я, что отыскал себе суженую, причем именно такую, какую мы для него хотели. Не из знатного дворянского рода, который может претендовать по сей причине на сочный кусок власти, девственно непорочную, латентно плодовитую, с живым умом и условно образованную. (Мы заподозрили, что последним он не интересовался вообще. А если интересовался — какой же тогда он влюбленный?) Что же до выкупа за кровь первой брачной ночи (хорошая скондийская, франзонская, да и рутенская традиция), то он немалый, разумеется, но с нашей и Божьей помощью он, Кьяртан, это преодолеет. Если же мы ему в чем-либо воспрепятствуем, то нам не стоит более затруднять себя поиском королевской невесты.

— Вообще-то наглость рассчитывать на деньги государства, — ответила ему Эстрелья. — Они и сейчас не твои, и когда по истечении трех лет окажутся в твоем распоряжении, всё равно таковыми не станут.

— Милости прошу от вас, а не жертвы, — почти серьезно процитировал Кьяртан великую Книгу.

На вопрос об имени и прозвании девицы Кьяртан отвечал, что не знает всего, однако близкие именуют ее Зигрид Пастушка, ибо это не кто иная, как даровая работница по скотской части в монастыре босоногих клариссинок, которых в простом народе зовут бельгардинками.

— Это в том самом укрепленном монастыре, где главная ставка твоей дочки, Библис, — осенило Эстрелью. — Видела я ее однажды, эту Зигги. Отменная наездница и первоклассный конюх. Между делом забавляется и селекцией высокоудойных коров. Кьяртан, а как, по-твоему, красива она, твоя… хм… избранница?

На что Кьяртан ответил, что считает подобное заявление прямым вызовом и что он вовсе не заморачивался подобной проблемой. Девица как девица, только что очень на парня похожа. В самый для него раз, в общем.

Мы, признаться, немного испугались — ибо хотя он, конечно, был еще тот хитрюга, но любая его хитрость была склонна плавно перерастать в романтическое чувство. Нечто подобное прямо-таки просвечивало сквозь его наигранную страстность, так ловко сдерживаемую… Или мы преувеличили?

Да уж, Кьяртан нас порядком удивил, чтобы не сказать обескуражил. Больше всего в этой истории поражало то, как резво наш непробиваемый и принципиальный девственник соизволил впасть в страсть и попасть в масть. Он, естественно, упоминал себе в оправдание знаменитый «coup de foudre», то бишь, «удар молнии». Эта идиома подразумевала нешуточную влюбленность и более всего напоминала мне те многочисленные увертки, на которые наш королек был горазд с самого своего безоблачного детства. Приспичило — и хоть ты тресни. Только вот любовной тяги сие отнюдь не означало: ибо разве наш инфант террибль когда-нибудь влюблялся в нечто более мягкое и податливое, чем его прирученная и инициированная Белуша? Однако ведь всё бывает в первый раз. И даже иногда в последний и вообще навсегда.