Вера Камша - И вновь на весну надеюсь

Горный лес днем — это просто горный лес, он же звездной ночью — святилище, где хочется преклонить колени. Чужой храм, если ты входишь в него как наемник, — не больше чем набитое вельможами и статуями здание. Тот же храм в ожидании своего конца становится великим и непонятным, будто замерший в ожидании зимы ночной лес. Гротерих попытался объяснить это Гаю и не сумел. Дело было не в языке — стурнийский рёт знал отлично, просто если нет слуха, не запоешь, как бы ни мучила слышная лишь тебе песня.

— Смотришь? — Рука Фульгра обрушилась на плечо рёта. — Что ж, смотри и запоминай… Потом расскажешь, как провожал Скадарион в последний путь…

— Потом будет потом, — негромко напомнил Квинт. — Никто из нас не забудет. Идем, они на галерее.

Отчего-то старик свернул не к главной лестнице, а к одной из узких, боковых. Поднимаясь, Гротерих глянул вверх и столкнулся взглядом с мраморным воином. В потесненном фонарем мраке лицо статуи казалось живым, но смертельно измотанным.

— Крастус! Это же Крастус… «Усталый победитель»… — По щекам Фульгра катились слезы, и скульптор не собирался их утирать. — Позволить… Позволить его уничтожить — это хуже надругательства над могилами! От нас остаются прах и память; если память жива, плевать, что с прахом, а искусство… Оно бессмертно, но как же оно уязвимо!

— Ты сюда рыдать явился? Нет? Тогда прекрати. Инструменты у тебя?

— Да, отец.

— Начинай. Я подержу фонарь, а парни покараулят.

Скульптор шумно всхлипнул и шагнул к стоящей в угловой нише урне. Гротерих посветил вслед: в свете факела выбитые на камне надписи казались черными. Можно было подойти и прочесть, но рёт постеснялся. Караулить было некого. Если кто-то захочет войти, его задержат Ульвинг и четверо северян, знать не знающих, зачем они здесь. Гротерих перевесился через балюстраду; на миг показалось, что он глядит в пропасть, только в пропасти клубился бы туман.

— Они все тут? — спросил рёт, не в силах слушать здешнюю тьму. — Про которых написано на стене?

— Нет, конечно… — Гай откликнулся немедленно, видно, ему молчать тоже было невтерпеж. — На камнях из Скадарии выбиты имена погибших во славу Империи, от Приска Спентада до Андрона, но мертвых сюда не свозили. Кроме убитых во время той осады… Их прах, если все сделали честно, поместили в двадцать больших урн… Две малые урны в центре — тогдашний комендант крепости, он через год после осады погиб, и Тит Спентад. Сенатор, дед первого Приска… Он, то есть Тит, завещал развеять свой пепел со стен Скадарии, только его не послушали, похоронили в фамильной усыпальнице… Потом Постуму взбрело в голову исполнить волю предка, только по-своему. Правду сказать, это многих разозлило…

— Зря. — Мысли опять не желали становиться словами, но Гротерих их как-то запряг. — Этот Тит хотел вернуться в молодость… К тем, кто для него важнее всего. Он был одним из них, они честно дрались… Воины заслужили почести, а Тит — возвращение… Не знаю, как сказать, только ваш Постум сделал правильно, а Мирон — нет! Это не его слава и не его дом!

— Слава не его, а сила пока за ним… Что противно, так это то, что ему были рады. После того, что начудил Сенат. А уж как радовались Сенату, когда Андрон умер без наследников… Захотели жить как в Велоне, как в Велоне и огребли; как в настоящем Велоне, не в том, что стультиям снится.

— Ульвинг говорил, — припомнил рёт, — когда Сенат решил не брать императора, на улицах всю ночь плясали.

— Отец тоже плясал. Дед — нет, хотя Спентадов и не жаловал, а отец плясал… Он Сенату на радостях статую подарил, только ты лучше ему об этом не напоминай.

III

Празднества обещали быть хлопотными и утомительными, но Плисфий заставил себя подняться даже раньше обычного. Следовало переговорить с Менодимом до начала церемоний — кое о чем напомнить, кое на что намекнуть, кое о чем условиться. Консул при помощи пары слуг облачился в тяжелое парчовое одеяние, представил, как к вечеру заболят плечи, и разозлился. Бротус с его древностями и Мирон с его дурным вкусом порой делали жизнь невыносимой. Возможно, вымершие бессмертные и таскали на себе по таланту золота, а в храмах проводили больше времени, чем театрах и банях, но консул Нумма уподобляться титанам не желал. Разве что в обмен на десяток лишних лет.

Явился гонец. Комендант Стурна доносил консулам, что вход на мыс Титанов надежно перекрыт и что в столице почти спокойно. Плисфий позволил себе усмехнуться. «Почти» означало намалеванные на стенах гадости, разбитие о свежеводруженные календари и царские статуи горшки с нечистотами и вопли расплодившихся в последний год пророков и прорицателей. Упустить смену летосчисления они, само собой, не могли. Мирона это лишь заводило, а для стоящих в караулах варваров оборачивалось лишними хлопотами, за которые приходилось платить. Что до Небес, то, судя по зарядившей с вечера мороси, возвращенное на пьедестал божество не испытывало к новоявленным наследникам ни малейшей признательности. Плисфий зевнул, выпил поднесенный лекарем бодрящий отвар и спустился к носилкам. Разумеется, на первом же перекрестке пришлось ждать, когда рёты разгонят зевак, собравшихся вокруг очередного предсказателя — молодого парня в тунике с желтой риторской полосой.

Вопящему про казусы Времени-Движения и Неба-Вселенной придурку всыпали с десяток палок и швырнули в ближайшую лужу, слушатели разбежались сами, но настроение стало окончательно дождливым. Нумма все сильнее ощущал себя бегущей в колесе престарелой собакой. О том, чтобы перебраться в загородные поместья, не приходилось и думать: Мирону вечно не хватало денег, и он повадился обирать как тех, кто проявлял излишнюю прыть, так и утративших резвость. Покинуть Стурн тоже не выходило — в варварских землях к чужакам относились по-варварски, а велонцы, поняв, что «пчелы» нынче без жала, перестали привечать беглых стурнийцев. Уйти на покой не получалось, оставалось, пока хватит сил, бежать в колесе или… отправить Мирона проверить, так ли уж божественны его предки. При мысли о том, что сказали бы титаны при виде «потомка», консул рассмеялся. Он все еще улыбался, приветствуя Менодима. Важный разговор начинают с ерунды, и Плисфий рассказал про свихнувшегося умника. Менодиму тоже нашлось чем повеселить друга и соратника.

— Помнишь «Завет титанов», втридорога выкупленный Бротусом у наследников Спурия Физулла? Тот, что так понравился Мирону?

— Его трудно забыть… По крайней мере, до конца празднеств.

— Оказалось, Физулл обокрал умершего чуть ли не под забором бродягу. Смысл, размер, даже многие рифмы — все взято у него! Не следовало Бротусу мешать делам виноторговца Квинта, а он попробовал… Вот и всплыл список настоящего «Завета» и иных песен, приобретенный у означенного бродяги предком Квинта. Так некстати… Бротус вне себя! Он привык доить, а не доиться.