Галина Рязанова - Последний дар осени

Столь опытный и решительный, когда дело касалось сражений на поле брани, он растерял всю свою уверенность при виде этой женщины, умоляюще тянущейся к нему.

— Я не знала, как… я… если бы я только знала… Я просто подумала, что это единственный шанс. Что, если я сейчас не решусь, то никогда уже этого не будет. Я очень боялась…и продолжаю бояться. Но как иначе мне узнать, правда ли то, что я увидела в твоих глазах? Мне нужно быть уверенной. Пусть за ошибку я заплачу позором, но я не в силах тебя отпустить, не попытавшись!

Она потрясла головой, собираясь с мыслями, и затем неожиданно твердо сказала:

— Не было никакого гостеприимства. И не могло быть. До тебя моя душа не просыпалась.

Он не верил. Он просто не мог в это поверить. Он схватил со стола обрубок свечи и резко повернулся, уже не опасаясь обнажить чресла неосторожным движением. Он навис над ней уродливой тенью, выставляя напоказ многочисленные шрамы и приближая мерцающий огонек к самому лицу, пока стянутую рубцами кожу не начало жечь.

— Разве ты не видишь?! Как? Как ты могла пожелать такого, как я?! Ни одна из вас не придет добровольно на мое ложе. Если только в погоне за звонкой монетой или в страхе за свою жизнь. Но и та будет содрогаться от отвращения, касаясь этого тела!

— Но я не вижу… — обезоруживающая искренность брызнула чистым сапфировым сиянием, — я не вижу того, о чем ты говоришь. Все, что сейчас передо мной, прекрасно. Я никогда во всей своей жизни не встречала более красивого человека, чем ты.

И он, не в силах больше отстраняться от взывающей к нему самой женственности, принял первый в своей жизни поцелуй. Столь же глубокий, как омуты её глаз. Столь же чистый, как капля хрусталя на серебряном диске. Горячий, как кровь, бегущая по венам, и горький, как серебристая полынь.

Огарок свечи погас, погрузив комнату в темноту. Но это не остановило мужчину и женщину, чьи тела сплелись в танце, юном, как сама жизнь, древнем, как сама любовь и вечном, как само время…

До рассвета было еще далеко, но сон все никак не мог завладеть двумя людьми, чьи сердца бились в унисон, а души словно растворились друг в друге. Понимая, сколь мало им было отмерено, они спешили насладиться каждым мгновением, проведенным вместе. Но, как бы ни стремились они отложить разговор о причине, что привела великого и ужасного Полководца в Замок Дождя, а затем и в объятия сребровласой Владычицы, судьба неумолимо подталкивала их во власть истины.

— Ты все равно рано или поздно узнаешь правду. Так будет лучше, если я скажу сама. Для тех несчастных племен, одно существование которых так беспокоит вашего Императора, я больше, чем Госпожа. Я их богиня.

Мужчина приподнялся на локте и потянулся, чтобы нащупать и засветить лампу, стоявшую у изголовья на каменном холодном полу. Ему нужно было видеть лицо говорившей. Запалив промасленный фитиль, он немного поморгал, чтобы приспособились привыкшие к ночной темноте глаза.

Она села на краю широкого ложа, подтянула к подбородку колени, обхватила себя руками, сжавшись в комочек, и зябко поежилась.

— Желаешь знать, почему? — задала не требующий ответа вопрос и замолчала, словно подбирая слова.

Он терпеливо ждал, поставив лампу между ними на смятую, местами потемневшую от пота ткань простыней. Зыбкий круг теплого желтого света колебался на потолке, будоражил тени по углам комнаты и создавал впечатление, что за пределами освещенного пространства не осталось места ничему, кроме печального шепота дождя за окном и терпкой осенней грусти.

— Мне от рождения дарована сила Живой Воды. Те, кого вы пытаетесь согнать с насиженных мест, мечтая вырубить их леса, чтобы на их месте возделывать пашни, вгрызаться в недра земли в поисках руды и выращивать скот, не обладают силой, достаточной, чтобы произвести на свет потомство. Все они вымерли бы сами, за одно поколение, не будь у них Властительницы Вод.

— Но каким образом ты им помогаешь?

Женщина гордо выпрямилась и коснулась серебряного медальона с хрустальной капелькой, покоившегося в ложбинке меж высоких грудей с острыми, бледно-розовыми сосками.

— Я вхожу в купель, что высечена в скале, на которой выстроен Замок Дождя. Я накрываю ладонью Слезу Ангела и молю его о милости к чадам моим. И вода, что касается кожи моей, становится священной. Достаточно искупаться в этой купели, как мужское здоровье восстанавливается, а женщина становится способна выносить и выкормить дитя. Не более чем единожды за раз. Но они редко приходят дважды. Ведь с каждой рожденной жизнью от меня уходит часть отпущенного мне срока.

Мужчина долго молчал, глядя на седые волосы своей возлюбленной. Затем потушил лампу, притянул к себе напряженное тело и крепко стиснул в объятиях, согревая холодную кожу своим жарким дыханием.

Ранним утром он покинул Замок Дождя, уводя за собой солдат и не взяв клятвы, которую обязался привезти своему Императору. Он надеялся, что сможет убедить своего господина оставить в покое Озерное княжество. Ведь оно не было настолько богатым и значительным по сравнению с другими областями страны, и никогда не славилось мятежным населением. Оно просто существовало на краю обитаемого мира как робкий белый одуванчик, не в силах покинуть трещины и уступы излюбленных скал и променять их на сытую и плодородную землю равнин в отличие от своего яркого и вездесущего желтого сородича.

Он ошибался. Он недооценил упрямство Великого Императора. Он просил, требовал, угрожал, что оставит свой пост и покинет пределы страны, и даже умолял, чего раньше никогда ни перед кем не делал. Но приказ государя был ясен и не поддавался двусмысленному толкованию: не пожелавшее подчиниться княжество должно быть уничтожено. Если это отказывается делать его преданный друг и надежный вассал, то все силы многотысячной имперской армии будут брошены, чтобы утопить в крови непокорный удел и разрушить до основания Замок Дождей. Стереть с лица земли, дабы не осталось о нем и его Владычице ни следа в памяти людской.

Император милостиво предоставил ему год на то, чтобы одуматься и не выступать против воли своего царственного брата.

Целый год на то, чтобы возненавидеть солнечные дни и отчаянно затосковать по пасмурному серому небу и всепроникающему осеннему дождю. Целый год на то, чтобы перебирать бусины воспоминаний о той единственной ночи, когда он почувствовал себя превыше всех земных владык. Целый год на то, чтобы жила надежда на счастливый исход для той, что владела великим даром любви и жизни. Целый год на бесчисленные попытки сломить стену непонимания и отчуждения, выросшую между ним и человеком, некогда бывшим его боевым товарищем и братом…