Владислав Русанов - Пасынок судьбы

— Да так говорят, когда человек двух нот на слух различить не может. Как такого выучишь?

— Да нет, я, вроде, различаю, — растерялся Годимир.

— Ну, коли так, то выучу. Зарабатывать на хлеб уроками музыки ты, конечно, не будешь после этого. Но каштелянскую дочку, какую-нито посмазливее, охмурить сумеешь. Ведь тебе для этого и надо умение? Так, нет?

— Почему? Обижаешь, Олешек. Я на свои стихи хочу песни слагать.

Годимир ляпнул про свои стихи и тут же пожалел. С языкатого парня станется сейчас его на смех поднять. И что ему за то сделаешь? Не мечом же рубить за едкую шутку?

Но шпильман и не подумал насмехаться. Кивнул:

— Хорошо. На свои так на свои. Потом почитаешь. По свободе. Путь у нас долгий будет. Или нет?

— Все в руке Отца Небесного…

— Правильно. А потому воздадим должное дарам его.

Олешек молитвенно сложил руки и закрыл глаза. Рыцарь последовал его примеру. Через несколько томительных мгновений они уже вовсю отдавали должное стряпне семейства Ясей.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ДОРОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ И БЕСЕДЫ

Хвала Господу нашему, Отцу Небесному, да пребудет Королевство его как на Небе, так и на земле… с утра распогодилось.

После завтрака, или — как его называли в Зареченских королевствах — снеданка, Годимир с новоприобретенным оруженосцем выбрались на тракт. Рыцарское снаряжение сгрузили на гнедого кургузого мула, а Олешек умостился на хребтине не вполне довольного этим меринка.

Солнце играло в хрустальных капельках на краях листьев, пригревало обширные лужи, заставляя подниматься цветные рушники радуги. Птички, весело щебеча, сушили перышки на кончиках ветвей. В животах приятно колыхались Ясевы колбаски с капустою, без которых и наутро не обошлось.

— Ну что, пан рыцарь, — шпильман, устав, очевидно, тренькать на цистре, подбирая какую-то новую мелодию, повернулся к Годимиру, — стихи читать будешь, а?

— А ты ругаться здорово станешь?

Олешек даже руками замахал:

— Что ты, что ты! Разве ж я не знаю, как поэта легко обидеть? Нет, если у тебя совсем «брала, мазала, гадала» выходит, тогда поругаю. Но не больно.

Он улыбнулся искренне, с обезоруживающей веселостью.

— Ну, когда так…

— Ты погоди, пан рыцарь, не начинай пока, — вдруг встрепенулся музыкант. — У меня к тебе тоже дельце есть. Не откажешь оруженосцу?

— Что за дельце-то?

— Выучи меня на мечах рубиться.

— Ты очумел? Это ж с детства учиться надо! Да каждый день, да от рассвета и до заката! Меня с восьми годков школили, а ты — возьми и научи.

— Да я тоже немного пробовал. Еще в Костраве когда жил, учил меня один дядька-поморянин из наемников бывших. Однорукий, но злой, как аспид. Только бескрылый.

— А аспиды что, крылатые? — удивился рыцарь.

— Все поголовно, можешь мне верить.

— Э-э, нет, брат Олешек, не поверю. И не проси, — рассмеялся Годимир. — Я все книги про чудищ изучил. И «Физиологус» архиепископа Абдониуша, и «Монстериум» магистра Родрика, и «Естественную историю с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным» Абила ибн Мошша Гар-Рашана, прозванного…

— Все, все, довольно! — Шпильман, рассмеявшись, поднял обе руки вверх. — Сдаюсь. Виноват, опростоволосился. Забыл, с кем дело имею. Странствующим рыцарям всем положено чудищ изучать или ты сам решил?

— Ну… — Годимир замялся. — Вообще-то рыцари и не должны ничего изучать. По правде сказать, не многие из нашего сословия грамоту уважают. А я для себя решил… Можно ведь по-всякому странствовать, чести и славы добиваться. Например, стать у моста и всех проезжающих на поединок вызывать. И слава о тебе пойдет…

— Ага, пока на такого рыцаря не нарвешься, что тебе бока намнет.

— Ну, такого можно и не вызывать.

— А как же слава, а?

— А как же бока?

Они расхохотались, довольные друг другом.

— Так что, берешься меня учить, а? — повторил вопрос через некоторое время Олешек.

— Ну, беру, беру. Ты б не акал каждый раз, а? Тьфу, прицепилось! — плюнул под копыта рыцарь.

— Ну, так и ты нукаешь, что ни слово, — в тон ему ответил певец. — Тьфу, привязалось! — И добавил: — Я тебя тоже подучить берусь, если где-то с рифмой чего не так, размер там подкачал. Господь наш, Пресветлый и Всеблагой, учит помогать ближнему.

— Ага, особенно, если ближний помогает тебе.

— Так в том и есть высшая справедливость! И у меня о том сложена песня. Сейчас я ее…

Олешек полез за цистрой, но рыцарь движением руки остановил его:

— Погоди. Глянь, что там?

На обочине, заслоняемое пока густыми зарослями белолоза, виднелось странное сооружение — потемневшие от времени и непогоды бревна с жердинами. Кое-где тускло поблескивал сквозь слой ржи металл.

Шпильман привстал на стременах, прикрывая ладонью глаза от солнца.

— Э-э, дело ясное, что дело темное. Ты первый раз в Заречье, пан рыцарь?

— Ну, как-то раньше не доводилось…

— А я тут уже полгода обретаюсь…

— Так не томи душу, скажи, что оно такое?

— Поехали ближе. Поглядим.

Вблизи сооружение показалось Годимиру еще более неприглядным. Прямо пыточный инструмент какой-то. А кроме всего прочего, оказалось, что между двумя толстыми, замусоленными жердями зажата шея человека. Рыцарь приметил грязно-бурую копну еще раньше, но принял сперва за ветошь или пучки шерсти, натасканные вороньем для гнезда. Он совершено искренне сотворил знамение.

Шпильман присвистнул. Почесал затылок:

— Вот уж не думал, не гадал…

— Так что это, Олешек?

— Колодки, пан рыцарь, колодки. Здесь так наказывают преступников.

— Тьфу, дикие люди! — Годимир сплюнул. — У нас, в Хоробровском королевстве…

— А что в Хоробровском? Я слыхал, там сразу на кол сажают?

— Ерунду городишь, а еще просвещенным человеком себя мнишь! Хоробровское королевство — это тебе не Басурмань какая-нибудь! Если виновен — да, могут и на кол. Только для этого преступление должно быть очень уж мерзким.

— А если не на кол?

— Каменоломни есть, копи железорудные… В Грозовском королевстве осужденные горючий камень рубят под землей. Вольного поселянина туда не загонишь ни за какие коврижки. В Новых землях еще…

— Это правильно. Только здешние короли предпочитают не кормить разбойников, а выставлять вот так. Для острастки прочим.

Годимир еще раз оглядел колодку. Два довольно толстых бревна вкопаны в землю — не расшатаешь. А на высоте полутора аршин[12], если на глаз, установлены две горизонтальные жерди, в которых вытесано три пары углублений. Так, чтобы верхнее, смыкаясь с нижним, образовывало почти круглое отверстие. В них и были просунуты шея и руки осужденного. Потемневшее дерево марали подозрительные потеки. Похоже, кровь.