Элизабет Бойе - Воин и чародей

— Надо нам уносить ноги, если хотим сберечь свои шкуры, — объявил наконец Богмод, который уже не был так толст, рыж и благодушен, как прежде. Сигурд знал, что Богмод намеревался присвоить себе все покинутые земли, но теперь и он упал духом. — Еще одну такую зиму мы не переживем.

До чего же я возненавидел этот проклятый край! — И он со злостью оглянулся на гниющее сено и жалких овец с грустными глазами.

Снельф с согласным ворчанием дернул плечом в сторону холмов:

— Пусть себе подавятся! Я уже потерял все, что нажили мои предки и ради чего трудился я сам. Что поделаешь, тролли победили. Я всегда знал, что так и будет, — они просто таились и выжидали. — Он почти виновато глянул на Сигурда. — Ты и твоя бабка можете погрузиться в мою ладью. Мы не бросим вас здесь одних на верную смерть.

Сигурд со вздохом кивнул и даже не сказал, как обычно, что все земли на юге уже заняты и придется им обрабатывать чужие поля вместо своих собственных.

— Когда-нибудь вы пожалеете, что бросили свои усадьбы, — все же не удержался он.

— Нет, не пожалею, если хочу увидеть своих детей взрослыми, а здесь мне до этого не дожить, — отрезал Снельф, и его жена громко фыркнула в знак согласия. — Не знаю, как уж вам с Торарной до сих пор удавалось уцелеть, ведь вы ближе всех к холмам и троллям. Нет, я не говорю, что она отгоняет их заклинаниями, — поспешно добавил он, видя, что Сигурд вот-вот вспыхнет от гнева. — Это все в прошлом, во всяком случае, я так надеюсь. Да я на самом деле никогда и не думал, что это ее рук дело. Что-то большее таится за этим злосчастьем… — Он широко развел руки, точно пытаясь охватить всю землю, но больше ничего не добавил и лишь подавленно вздохнул. — Завтра будь с Торарной на пристани. С вечерним приливом мы выйдем в море.

— Мы тебя не задержим, — отозвался Сигурд, спотыкаясь о свертки и корзины, в которые женщины с решительным видом набивали домашние пожитки.

Он знал, что вдвоем им с Торарной не выжить среди троллей, которые будут свободно рыскать по опустевшим пастбищам и грабить покинутые дома. — Только вот мою бабушку нелегко убедить. Она хочет, чтобы уехал я один, а ее оставил здесь умирать.

— Об этом и речи нет! — воскликнул Богмод. — Вечно она упрямится, когда дело коснется ее добра. Сигурд, переупрямь ее! Доставь ее завтра на пристань, даже если придется нести ее всю дорогу, а она, уж верно, будет вырываться и лягаться.

Женщины покачали головами и дружно передернулись.

— Подумать только, — воскликнула одна из них, — остаться здесь одной на верную смерть!

Было еще далеко до темноты, когда Сигурд возвращался домой с кулем муки, за которой, собственно, и ходил к соседу, но даже при свете дня он чувствовал себя неуютно, пока не дошел до дома, — ему все время казалось, что за ним следят. У амбара навстречу ему вышли две уцелевшие гусыни, гогоча так громко и требовательно, точно Торарна вовсе их не кормила.

Сигурд подсыпал им корма и вошел в дом, громко выкрикнув приветствие, — но тут же осекся. Дом был пуст. С нарастающей тревогой смотрел он то на погасший очаг, то на сыр и хлеб, засыхавшие на столе, то на пустой крюк, где обыкновенно висел плащ Торарны. Громко крича, Сигурд выбежал из дома и бросился на поиски. Остановившись на миг, он прислушался и уловил слабый крик — он доносился со склона холма над домом.

Там он и нашел Торарну — весь день под дождем и ветром лежала она на холме не в силах подняться.

— Пятнистый ягненок, чтоб ему пусто было, убежал от меня утром, — едва слышно проговорила бледная Торарна. — А я упала и не могла подняться. Ночи не пройдет, как его сожрут тролли.

— Тс-с, помолчи, — отвечал он, стараясь унять дрожь в голосе. — Пускай себе тролли сожрут хоть все стадо. Незачем тебе было подниматься сюда одной. Что, если бы ты сломала руку или ногу?

Не обращая внимания на протест Торарны, Сигурд поднял ее на руки и отнес домой. С ужасом ощутил он, что кости ее, обтянутые кожей, стали хрупкими, точно птичьи. Когда-то Торарна была так крепка, что запросто после целого дня трудов таскала на спине снопы сена и легко могла повалить наземь овцу для стрижки. Почти ничего не осталось в ней от прежней его бабушки, и Сигурд вдруг почувствовал себя до смерти одиноким, а холм точно всей своей темной тяжестью навалился на его спину.

Он запер двери, разжег огонь в очаге, засветил лампу с китовым жиром и лишь тогда рассказал Торарне о предложении Снельфа взять их с собой.

— Деваться некуда, бабушка, — заключил он твердым голосом, — надо ехать. Здоровье твое неважное, а на юге, говорят, зимы куда мягче здешних.

А когда ты снова окрепнешь и хоть немного обрастешь жирком, мы вернемся сюда, в эту хижину. Будем жить, как лисы, кормиться ягодами, птицами и зайчатиной, всем, что ни подвернется под руку, а на лето я буду отправляться в походы с викингами.

Торарна устало покачивала головой, комкая одеяло под подбородком.

— Никуда я не поеду, Сигурд. Или ты не видишь, что я умираю? Я хочу, чтобы мой прах сгнил в земле именно здесь, а этого ждать уже недолго.

Что-то странное стряслось со мною нынче — словно половина моего тела уже отмерла, и вдобавок я разучилась думать. — Она тяжело вздохнула и закрыла глаза. — Так хочется спать. Я еще должна что-то рассказать тебе… если только вспомню что. И все же я точно знаю, что ты должен отплыть с Богмодом и Снельфом. Отправляйся на юг, Сигурд. Завтра же.

Сигурд сел, сложив на груди руки.

— Без тебя я не уеду, бабушка, и кончено.

Она тяжело, с усилием помотала головой и разлепила веки.

— Вижу, настала пора рассказать тебе о твоих отце и матери. Печальная это будет история…

— Нет-нет, — поспешно перебил ее Сигурд, — ты слишком устала. Вовсе незачем рассказывать именно сейчас. Ты упала и вдобавок простудилась, бабушка, а это не к спеху.

— Помолчи, детка. Я знаю, что делаю. Сегодня я видела во сне, как издыхала старая овца, — это вещий знак. На сей раз здесь нет старой Грелод, чтобы разогревать мою жизнь снадобьями и заклинаниями. Она будет сердиться, что я так бессовестно обманывала ее, стоило ей повернуться ко мне спиной… Эх, Сигги, она была мне верным другом. Если что-то ты и перенял у меня, так пусть это будет умение отличать истинных друзей от мнимых. Ну, к делу… пока эта дряхлая плоть совсем не лишилась сил. Твоя мать… я причинила ей много боли, Сигурд. Она была моей дочерью, и звали ее Асхильд. — Имя отозвалось приступом боли, и Торарна без сил упала на ложе, бледнея и задыхаясь. — Я отреклась от нее, из-за того что она вышла замуж… Двадцать лет я не произносила ее имени… но теперь настала пора простить ее.

Сигурд опустился на колени рядом с ней, с ужасом понимая, что ей совсем худо.