Владимир Ленский - Прозрачный старик и слепая девушка

Через год тайна разрослась, обзавелась подробностями. Братья узнали, что Ренье — бастард. Красивое слово, оброненное служанкой, заворожило мальчиков, и Эмери одно время даже завидовал брату — что, впрочем, не мешало им дружить по-прежнему.

С годами обстоятельства прояснялись все отчетливей. О случившемся в семье говорили скупо, не без оснований полагая, что информированность лучше и полезнее заменять любовью. Братья практически ничего не знали о своих родителях. Имелась только могила прекрасной Оггуль, бабушкиной дочери, — мальчики чтили ее, превратив для себя покойную мать в богиню-покровительницу. Об отце никто никогда не заговаривал. Ренье-бастард даже не знал, на самом ли деле приходилась Оггуль ему матерью и кем был его отец.

В самом замке безраздельно властвовала бабушка, госпожа Ронуэн, — она была источником всех жизненных благ. Наличествовал также дедушка — приятный элемент декорации, роскошный принц-консорт при властной хозяйке родового имения.

Когда настало время отправлять подросших внуков учиться, госпожа Ронуэн колебалась недолго.

— Было бы разумнее оставить Эмери дома, — начала рассуждать бабушка. — У него слабое здоровье. К тому же он ничего, кроме своих клавикордов, знать не желает.

Братья одинаково скуксились.

— С другой стороны, Ренье — бастард, — продолжала хозяйка семейного имени. Она чуть помолчала и решительно махнула рукой: — Словом, вы отправляетесь оба. Но если в Академии узнают о том, что вас двое, мне придется нанимать убийц и засылать их к тем несчастным, которые увидели вас вдвоем. Даже если такое произойдет случайно...

Ренье был воспитан таким образом, что никогда не считал себя воплощением семейного позора. Он — бастард, такова данность. О его существовании никто не должен знать — еще одна данность. Ренье, как и его брат, принимал ситуацию такой, какой она сложилась почти двадцать лет назад, и разделял общую ответственность за нее.

Итак, в Академию братья отправились вместе и предприняли целый ряд весьма эффективных мер предосторожности.

Они привыкли к своей исключительной судьбе, в которой имелось место только для одного из двоих. С самого момента появления на свет Ренье они вдвоем представляли одного человека, которого называли «Эмери» и никак иначе. И причастных к тайне существования второго брата имелось очень мало.

— Расскажи мне об этой слепой девушке, — попросил Эмери.

Он нашел возле кровати стакан с недопитым вчера вином, плеснул туда воды, разводя вино еще больше, и жадно проглотил: было жарко.

— Ее зовут Фейнне... — проговорил Ренье и снова нарисовал в воздухе летучий профиль. — Приехала с ворохом прислуги и кучей багажа. Один слуга все время ходит с ней. Даже на занятия. Записывает для нее лекции. Наверное, будет читать ей книги... — Ренье покривил губы. — Внешне — приятный. Характер у него, по-моему, железный. Мне он не понравился.

— Он здесь никому не понравится, — задумчиво отозвался Эмери. — Это очевидно. Он будет отгонять нас от своей хозяйки, как назойливых мух.

— Угу. — Ренье глубоко вздохнул. — Дело даже не в том, что она красивая. Или богатая. Она, может быть, даже не слишком умная.

— Понимаю, — сказал Эмери. — Пойду, полюбуюсь на нее издали. У меня сейчас фехтование.

Он встал и пошел умываться.

Ренье долго еще смотрел в низкий потолок, представляя себе лицо Фейнне. Намерена изучать оптику, надо же! А вдруг она действительно сумеет взлететь? Конечно, не обладая зрением, она не сможет воспользоваться линзами... Но предположим, что этот ее Элизахар овладеет предметом в достаточной мере, чтобы рассчитать для девушки наилучшую оптическую ситуацию...

Ренье вообразил, как Фейнне летит над землей, в длинном развевающемся платье, ничего не видя, лишь ощущая скрещенные лучи двух лун на своем лице... Как она ощупывает чуткими руками упругие струи движущегося воздуха...

Ренье с трудом перевел дух. Он чувствовал себя совершенно счастливым.

Можно считать, что Ренье сильно повезло: он, сколько ни мечтал о Фейнне, не мог догадаться обо всех подробностях ее жизни. Он видел, конечно, что она — милое, избалованное дитя богатого семейства, и мог воображать, сколько нежных платьев скрывают ее сундуки, — платьев, только и мечтающих о том, чтобы обхватать шелковыми пальцами плечи хозяйки, преданно прильнуть к ее груди, обхватить ее за талию и вильнуть по ее бедрам. Одного этого для Ренье было довольно, чтобы дыхание у него перехватило.

Но среди одежды, порученной кропотливым заботам нянюшки, среди простеньких девичьих украшений и туфелек, хранились и другие вещи, столь же необходимые Фейнне, сколь необходимы были клавикорды для Эмери: сложенные стопкой загрунтованные холсты, краски, шероховатая толстая бумага, кисти — все одного размера, густые, щедрые, но с тончайшим кончиком.

Когда Фейнне посещало вдохновение, она рисовала. Девушка была слепой с рождения, но это не мешало видеть ей яркие, удивительные сны, и время от времени девушка требовала, чтобы ей подали краски. Свои картины она то показывала всем, то не показывала никому, в зависимости от настроения. Иногда она стеснялась своих работ, иногда, напротив, желала слышать постороннее мнение.

Однако чаще всего единственными созерцателями творчества Фейнне оставались ее няня и телохранитель. Иные картины она таила даже от родителей. Не потому, что в ее работах можно было заметить нечто чересчур интимное или просто не вполне надлежащее, но потому лишь, что Фейнне боялась, как бы родители не поняли ее творения неправильно. Ибо и у матери, и у отца имелось собственное, и вполне определенное, представление о том, каким обязан быть внутренний мир их дочери.

А прислуга любила Фейнне такой, какой она была, — без всяких условий, ограничений и требований...

Картины, создаваемые Фейнне, воспринимались неискушенным зрителем как довольно странные. Для девушки покупали специальные краски, которые создавали на поверхности полотна объем, поэтому Фейнне могла ощупывать свою картину пальцами и безошибочно добавлять новые мазки. Она пользовалась только локальными цветами, и тем не менее создаваемые ею образы были узнаваемы и производили сильное впечатление. Это был свежий, первозданный мир, мир, где не существовало сложностей, полутонов и оттенков, мир чистоты и однозначности. В нем свет был только светом, без примеси сумерек, а тьма — сплошной чернотой без проблеска; в нем не существовало компромиссов. И все же это был радостный мир, как радостна была сама Фейнне, и свет безусловно преобладал над тьмой, а красное торжествовало над фиолетовым.

Элизахар пробудился среди ночи. Он находился в пустыне — процветающая, полная сочной зелени земля скрылась за горизонтом, как будто никакого Королевства и не существовало. Так было и на душе его. Он провел ладонями по лицу и вдруг заметил, что рядом колеблется чья-то чужая тень.