Дарья Иорданская - Господин горных дорог

   - Бес к тебе ходит, Келушка, - сокрушалась старуха на разные лады, постукивая гадальными бабками.

   На какое-то мгновение Келе показалось, что это - решение всех ее бед. Летца наверняка знает, как отвадить мертвого мужа. С другой стороны, он пока не пытался даже причинить ей вреда, более того, привел в порядок дом.

   - О каких ты говоришь бесах, бабушка? - проговорила она наконец. - Если тебя удивляет порядок в доме, так это я сама. Долго ли умеючи?

   Это был довольно грубый намек на те годы, которые Кела, как рабыня, трудилась для старой ведьмы. Летца его явно поняла и скривила губы.

   - Не понимаешь, дура, когда тебе добра желают! Привечаешь в доме заложного упурка. Таким глупым бабам в деревне хуже ведьмы живется!

   Замечания о том, как живут ведьмы, по крайней мере в Загорже, Кела оставила при себе. А бабку решительно выпроводила. Однако, что правда, то правда, в деревне ее стали дичиться еще больше, чем прежде. Даже отец Афоний, долгие годы отечески относящийся к Келе, теперь при ее появлении начинал истово креститься и читать молитву.

   Мертвый Григор продолжал ходить по ночам, но больше не проявлялся. Его присутствие выдавал только тихий шорох, да выправленная наутро стена или переложенная печная труба. Причин этим посещениям Кела найти не могла, но предпочитала лишний раз не задумываться. Если случайный чужак под конец утащит ее за собой под землю, значит так тому и быть.

   Хветродуй-старшой перевалил за половину, выпал первый снег. Детвора, радостно гомоня, играла в снежки на улице. Да и вообще, настроение в Загорже было приподнятое. Помолившись Апанасу-Заступнику (дли приличия) и возложив положенные требы Господину за околицей, загоржане отправились на первую зимнюю охоту. Наблюдая за ворожащей на удачу их след Летцей, Кела испытала почти отвращение и очень удивилась. Кажется, высокомерие и презрение городского чужака оказалось заразно.

   Под вечер охотники не вернулись, и жители дервени заволновались. Несмотря на слабые простесты священника, бабы понесли за околицу подарки, а оставшиеся мужчины во главе со старостой, засели на совещание в овине. Ночью Кела спала беспокойно, даже опять привиделось маковое поле. И убедить себя, что это к дождю, не удалось. Ну какой дождь в конце хветродуя? Григор той ночью не пришел, что немного огорчило. Келе подумалось, что в его присутствии она почувствует себя в безопасности.

   К утру охотники пришли, но выяснилось, что часть отряда заплутала в горных тропах. Заголосили матери и жены, отец Афоний скрылся в церкви, чтобы молить Господа о помощи рабам своим. Кела заперла дверь на крепкую железную щеколду. Загоржанские охотники часто терялись в горах, и это неизменно выливалось в полурелигиозный праздник, с беснующимися бабами и вусмерть пьяными мужиками. Келе еще подумалось, что она в чем-то равна односельчанам: она тоже потеряла в горах мужа. Вот ведь глупость!

   Для надежности закрыв ставни, совсем недавно навешенные мертвецом, Кела села за прядение.

   За ней пришли на закате. Дождь был проливной, но факелы в руках загоржан не тухли, хотя и чадили немилосердно. Они долго ломились в дверь, не обращая внимания на расспросы перепуганной Келы. Наконец щеколда не выдержала и слетела вместе с гвоздями. Четверо молодых парней, среди которых Кела в сумраке и суматохе смогла разглядеть обоих сыновей старосты, выволокли ее из дома и пинками погнали к овину. Зерно - то небольшое количество, которое можно вырастить в горах - смолотили, только на почетном месте оставался поставлен последний сноп, перевитый подсохшей виноградной лозой и лентами. По лавкам, стащенным, казалось, изо всех домов, сидели загоржане, в центре - староста, и по правую руку от него старуха Летца.

   - Проси за наших у своего мужа! - приказал Божка.

   Кела обвела односельчан непонимающим взглядом.

   - О чем вы, господин Божка?

   - Проси, чтобы твой муж вывел оставшихся охотников к деревне, - разъяснил староста.

   Кела все равно ничего не поняла; ее отпустили, ноги подкосились сами собой, и она упала. Повторив свое требование, загоржане разошлись. На дверь овина снаружи легла тяжелая балка. Выбраться было невозможно - окошки под самой крышей были слишком малы, чтобы в них смогла пролезть даже такая худая девушка, как Кела.

   Она села, обхватив колени руками, и прижалась к ним щекой. Шепнула:

   - Григор, да что же это делается?

   Муж не ответил. То ли для его прихода было еще слишком рано, то ли он не мог проникнуть в овин, а то ли просто не пожелал явиться. Кела, несмотря на все волнения, смогла уснуть на жестом полу. Сон ее был беспокоен, но наутро Кела не смогла ничего вспомнить.

   К полудню в деревню принесли трех из шести пропавших. Они были обезображены, дикими зверями, либо забавами Охоты. Староста велел всыпать Келе десяток плетей, чтобы охотнее говорила с Господином. Она ничего не понимала, кроме того, какое унижение ее ждет. Сыновья старосты заставили ее раздеться почти донага, позволив оставить только рубаху, и избили гибкой кожаной плетью. Односельчане при этом смотрели с надеждой, словно она тотчас же начнет просить за них.

   Еще два тела нашли почти на закате чуть южнее перевала, в неглубоком ущелье. Безумная поминальная гульбина развернулась очень быстро, словно ее готовили долгие месяцы, и втянула в себя даже отца Афония. Трое молодых людей появились в овине уже пьяные, без труда отбросили бревно-щеколду и запалили лампу в опасной близости от снопа. Заводила - младший сын старосты, Офр, начал развязывать пояс. В любое другое время Кела успела бы убежать. Собственно, такое однажды уже было, и Офр с тех пор крепко невзлюбил ее. Но из-за плетей Кела с трудом двигалась и могла только отползать, стиснув зубы.

   Насильники изодрали в лоскуты ее рубаху, избитая спина почувствовала грубое прикосновение земли и соломы. От троих несло перегаром, чесноком и перцем, а руки у них были горячи, как угли. Прикосновения мужа вызывали у Келы только легкое отвращение и холодность, из-за этих лапищ она чувствовала жуткий стыд и боль. Наконец парни уснули, слишком пьяные и способные только на слюнявые вонючие поцелуи и удары кулаками. Кела с трудом поднялась, завернулась в оставшиеся от рубахи лохмотья и побрела прочь от овина, морщась от уколов ледяного дождя с мелкой крупкой снега.

   В доме все было перевернуто вверх дном, хорошо, хоть с петель не снесли. Кела обтерлась скомканным рушником, вытащила из-под перевернутого сундука рубаху и взвыла из-за прикосновения грубой холстины к рубцам. Лечь было страшно, потому что запора на двери больше не было. Кела устало опустилась на лавку и прижалась щекой к холодной печи.