Алексей Семенов - Травень-остров

На поляне все было по-прежнему: горечавка, гирчовник, болиголов, кипрей, бодяк да буйная густая крапива. Уж по ней-то ходить никто большой охоты не испытывал, потому широкий след отыскался легче легкого. Посредине поляны след оборвался, будто человек с неба свалился прямо сюда. Песий же след так и не отыскался.

Зорко побродил еще ошую да одесную, только ничего приметного не встретил. Даже если неизвестный был великим прыгуном и мог бы разом махнуть от опушки на середину поляны, все равно повдоль древесной стены не нашлось ни единой отметины о пребывании человека.

«И впрямь с неба свалился, — Зорко оставалось только руками развести. — Будто встречник: с вихрем прилетел, порыскал да обратно вихрем оборотился».

Зорко пошел обратно несолоно хлебавши. Был он предупрежден о всяких дивах, которые в мире есть, но столкнуться с ними в пяти верстах от порога никак не рассчитывал. Оставалось, правда, сомнение в чудесности происходящего: уж черного пса он своими руками трогал — пес как пес, ничем не особенный.

Когда несколько растерянный Зорко опять вышел к росстани, собаки там уже не было. Только красивый ошейник да несколько черных жестких шерстинок лежали у слеги.

«Оборотень! — была первая мысль венна. — Чур меня!»

Однако, поразмыслив, Зорко пришел к выводу, что с ним самим ничего худого, что обычно бывает от оборотня, не приключилось. Да и в самом деле, про все ли чудеса земные людям ведомо? Старик калейс, что захворал поздней осенью и отстал от своего обоза, оставшись зимовать у веннов, рассказывал, как рыбаки-калейсы ходят на морскую путину. И ничего колдовского вроде они не творили, а слушалось все равно как небылица. И наоборот, гость удивлялся и языком цокал забавно, когда ему объясняли даже самые нехитрые лесные уловки и заповеди. «Не все, что странно, приносит зло» — это было главное, что запомнил Зорко из речей старика. По весне дед дождался купеческого обоза с соотечественниками и уехал, научив Зорко за зиму своему языку и любви к никогда не виданному морю.

Вот и сейчас Зорко замешкался только в первый миг. После, не увидев, как и ожидал уже, никаких следов того, что пес ушел с прежнего места обычным для собаки способом, венн напился вкусной студеной воды и без опаски подобрал ошейник. Буквы действительно не походили ни на сольвеннские, ни на письмена калейсов, а схожие узоры видел парень разве что у вельхов поморских. Может, у лесных вельхов такие есть?

Поняв, что далеко сегодня не уйдет, если так вот начнет рассуждать, сидя на слеге, Зорко затолкал ошейник в короб: пускай полежит до Галирада, там объяснят. Потом призадумался: черные собачьи шерстинки блестели на траве у ног. Не слишком, но все же сведущий немного в кудесях, Зорко знал, какую силу имеет волос в руках сильного чародея. Шерсть волчья идет на худые чары; собачья, значит, на добрые. Собрав все шерстинки до единой, Зорко бережно сложил их в кожаную ладанку, а ее спрятал в кошель на поясе.

«Пес не простой, — решил венн. — Я тоже Пес, да не из обычных. Глядишь, и пригодится…»

Родник журчал в камнях, и народившееся солнце уже разогнало предутреннюю дымку. Давно уже не было на слеге Зорко, ничуть не позабывшего за всеми странностями благодарно поклониться ключу, когда из леса, с противоположной бывшей гари стороны дороги вышел большой черный пес с карими глазами и длинным мохнатым хвостом. Зверь принюхался, осмотрелся, зарысил к слеге, снова принюхался. Потом отыскал на траве отвязавшуюся с пояса Зорко бисеринку, коими пояс был расшит, осторожно слизнул ее с земли, спрятал в пасти и быстро ушел обратно в лес.

Глава 2

Правда меча

Шел Зорко и днем, и ночью. Темнота леса не страшила его: те опасности, о которых он знал, венн старался упредить. А те, о коих не ведал, могли нагрянуть равно и ночью, и днем, чему черный пес у росстани был сугубым примером. Иногда он останавливался на ночлег, отходя от дороги шагов на двести, отыскивая прибежище меж корнями дуба или сосны — добрых и надежных гостеприимных деревьев, устраивая себе ложе из травы и травой же и плащом-вотолой укрываясь. Иной раз устраивал дневку, складывая нехитрый шалаш или закрывая ветками, травой и лапником удобную сухую рытвину.

Дорога тянулась и тянулась сквозь леса, проходя временами берегом озерца и мочажины, перебираясь мелким бродом или по мостам через ручьи и речушки, спешащие к Светыни, проходя краем невеликих болотцев и обширных марей.

Лес в зареве-месяце, да и в начале рюеня, от бескормицы сгинуть не даст. Наоборот, всякая тварь перед лютой зимой дожировывает. Медведь, хозяин лесной, и тот еще в берлогу не залег. Зорко не был первым в роду охотником и векшу за сто шагов в глаз не бил, но птицу — куропатку або тетерку — добыть мог. А надо ли одинокому путнику больше? Хитрые грибы к осени тоже устали играть в прятки, и, чуть в сторону от наезженной полосы твердой земли, их можно было как рыбу неводом загребать. Рыба тоже была ленивая, жирная, сонная. Воды начинали стынуть, и прямо с берега, если вододержа была достаточно прозрачна, можно было видеть, как рыбы, пошевеливая плавниками, плавно и степенно ходят меж донных трав, словно коровы по пастбищу, выбирая еду повкуснее. Пользуясь нехитрой снастью, Зорко ловко выдергивал на берег окуня. Каково же тому было оказаться вдруг не в своем неторопливо текущем куда-то пелесово-зеленом мире со стеклянным колышущимся небом, а разом за облаками! Впрочем, что там думал окунь, Зорко доподлинно не ведал, поскольку ни возразить, ни вообще сказать чего-либо подобный собеседник не мог. А вот водяной мог, да еще как, и Зорко не забывал приносить ему щедрые — по сравнению с запасом еды, взятой им в дорогу, — требы. Неплохи были и коренья, и клубни и луковицы всяческих растений, испеченные на углях костра. Был у Зорко и запас муки для ячменных лепешек. Чего не хватало, так это парного молока и сыра, но и без них можно было потерпеть до ближайшего печища.

А вот в печища Зорко попадать не спешил. А ну спросит кто-нибудь, — а ведь непременно спросят! — куда, дескать, идешь, добрый молодец? И что отвечать? Хорошо, если сверстник или мальчишка, а если женщина, что в матери годится, или кудесник? Не врать же в глаза! А что отвечать? Из рода его не выгоняли, да он и сам не выходил, а получается, что уже и порознь Зорко, сын Зори, со всеми Серыми Псами. Как объяснить такое веннам, Зорко не знал. От калейса-старика он слыхал, что у иных народов — у тех же калейсов, у вельхов, даже у собратьев сольвеннов, не говоря уж о нарлакцах, — давно уж повелось, что молодые от старших не то что отдельным домом, а выселком живут, и главные у них не старшие по летам, не матери рода да кудесники, а сами они себе голова. И тут же, коли беда какая, все вспоминают вдруг, что они — единый род. Только что толку рассказывать в веннской верви, как там у иноземцев повелось? Зорко ведь оттого венном быть не перестал, значит, и жить должен по-веннски. А он…