Михаил Задорнов - Рюрик. Полёт сокола

Пошёл обычный нелёгкий труд по извлечению болотной руды. Не одну седмицу копали её, подсушивали, выжигали на кострах коренья трав да остатки торфа, мельчили, просеивали. Потом сбирали полученную железную зернь в короба и грузили на свои широкобокие лодьи.

Первую зернь в отдельном коробе привезли лучшему ободритскому кузнецу. Немногословный, среднего роста, с серебром в висках и пропаленном в некоторых местах кожаном фартуке, подошёл он к привезённой зерни, поглядел, потрогал рукой, набрал в длань и молча взвесил, определяя тяжесть. Потом перевёл взгляд глубоких очей на рудокопа.

— Речёшь, с того самого места, куда молонья ударила?

— Истинно, с того места, брат Ладомир, — кивнул Рудослав.

— Дак трижды ударила! — не сдержался Хлыст.

— Будет Болотный меч! — кратко молвил кузнец, повернувшись к высокому в добротной одежде знатному воину. И ушёл, более ни на кого не глядя и не проронив ни слова.

— Коль слово дал, точно сделает, — кивнул Рудослав знатному воину. — А лепше него никто и не сможет. Так-то, Добромысл! Речёшь, сей Болотный меч — подарок самому князю Годославу?

— Брат мой двоюродный первенца ждёт, так что наперёд ничего не буду ему сказывать. — И Добромысл протянул главе рудокопов сафьяновый кошель.

— А чего он ушёл, не рёк ничего? — удивился Хлыст, кивнув в сторону кузнеца.

— Такая работа чистоты души и помыслов требует, — наставительно пояснил главный рудокоп. — Он теперь уже до того, как скует крицу, ничего есть не будет и речь ни с кем не должен, даже подручному будет только знаками указывать.

— Ого! — изумился молодой рудокоп.

— А ты думал, не каждому кузнецу выпадает честь сварганить меч из Перунова железа. Тут особое дело, волшба. Нельзя, чтоб огненная нить, молнией самого Громовержца протянутая, прервалась, такой меч токмо под оком мастера и беседой с железом должен исполнен быть!

— А поглядеть можно? — загорелся Хлыст.

— Сказано тебе, тайна есть сие действо, никому стороннему того ведать не положено. Даже лучший ученик не всё разумеет, так-то, а ты поглядеть!

В княжеском тереме царила радостная суета. На лике самого князя Годослава не осталось и следа от обычной суровости, он был озарён счастливой улыбкой. Ещё бы, нынче у него родился первенец, да ещё и сын, наследник, воин! Оттого грозный ободритский князь был готов скакать и смеяться словно дитя.

— Ого-го, — с порога загремел трубным своим гласом двоюродный брат Добромысл и сгрёб его в могучие, будто клещи, объятия. — С первенцем тебя, брательник, с наследником, ух, и молодцы вы с Умилою!

— Да тише вы, громогласные, не на поле брани, заснул богатырь-то! — шутливо-строго пожурила их молодая мать, которая ещё слабым шагом вошла в гридницу в новой расшитой рубахе и уложенными по-женски русыми косами на голове.

— Умила, твой сын — будущий воин, ему шум сражения, что песня! — молвил Добромысл, смирив свой глас и незаметно подмигнув князю. — Ты лепше покажи мне племянника!

— Коли тихо поведёшь себя, покажу, — улыбнулась молодая мать.

— Ой, погоди, я же тебе подарок приготовил, — встрепенулся Доброслав, протягивая роженице небольшой берестяной короб искусной работы. — Вот лунницы серебряные покровительницы женской богини Макоши и обереги, рекут, от серебра молоко прибывает… — Вслед за Умилой они с князем прошли в небольшую уютную светёлку, стараясь ступать неслышно.

— Красавец, — прошептал Добромысл, — как есть красавец, вылитый отец!

— А по-моему, он более на Умилушку похож, — тоже шёпотом возразил счастливый отец, прижав к себе легонько на миг светящуюся от радости жену.

— Эге, Годослав, у меня и для тебя подарок есть, да какой!

— Знаю я вас, мужей, небось, конь или клинок какой заморский, — тихо промолвила, улыбаясь, Умила.

— А вот и не заморский, а нашего самого лепшего кузнеца Ладомира. — Он поманил брата назад в гридницу. — Огнеяр, — негромко кликнул, отворив входную дверь, — неси!

Молодой ладный стременной бережно подал своему начальнику меч в червленых ножнах.

— Вот, брательник, держи! — Добромысл, взяв меч, на вытянутых руках протянул подарок Годославу. — Рудокопы рекли, что Перунова молния ударила в то место, откуда взяли руду для сего меча.

Князь так же бережно принял меч, наполовину вынул его из ножен и узрел на блестящем полированном до зеркальности клинке руну рода «R» у рукояти и родовой знак разящего сокола. Змеевидный рисунок по долу клинка лепше всяких слов рассказал опытному воину об истинной ценности подарка.

— Ух и добрая харалужина! А работа-то, работа! — восторгался князь, полностью извлекши клинок и любуясь отражением на его гладкой, будто литой поверхности. Дякую, Добромысл! — растроганно обнял брата Годослав. Потом оборотился с горящими от восторга очами к жене. — Гляди, Умила, разве ж может какой франкский или даже арабский клинок с чудом сим сравниться?

— Истинно, брательник, равных нашим мечам нет, они и гнучки, и крепки невероятно, а зеркального блеска клинков и вовсе никому в свете не добиться, ведь полировочный камень для такой работы только тут у нас, в устье Лабы нашей, имеется.

— Ой, по мне клинок и клинок, — пожала плечами жена, — вон на том кинжале заморском, что купцы арабские тебе поднесли, тоже узор серо-чёрный по всему клинку…

— Что ты, Умила, — увлекшись, воскликнул Добромысл, — у арабов сей узор без всякого порядку. Мастер не волен его по своему хотению уложить, а как само выйдет. А сей, гляди, змейка — то по долу как идёт ровнехонько, и узор уложен, что вышивка у лепшей мастерицы. Какой кузнец возжелает, такой и сварганит, никто такого чуда в свете повторить не может, разумеешь?

— Дети, сущие дети сии мужи, — промолвила с усмешкой Умила и махнула рукой.

— Сей меч будет обережным клинком для моего сына, — молвил князь. — Ну, держитесь теперь нурманы, саксы и франки!

— Да что ж это, дитя едва на свет явилось, а вы уже ему воинскую долю готовите! — укоризненно молвила мать.

Брательники переглянулись, вздохнули, и Годослав, снова обняв жену за плечи, промолвил с тихой и гордой грустью:

— Наш род ободритский уж сколько веков пребывает во вражьем окружении, и токмо благодаря силе своей и отваге воинской на земле существует. Многие наши отцы и деды пали в жестокой борьбе за то, чтобы мы жили и детей растили и земли наши под своею рукой держали.

— А по-иному и быть не может, — добавил так же серьёзно Добромысл, — потому мы и зовёмся рарожичами.

Годослав, подумав, молвил:

— А чтобы дух сокола всегда покровительствовал моему наследнику, я так и назову его — Рарог! — повернулся он к жене и встретился с её глубоким взором серо-синих очей.