Встреча - Ласки Кэтрин
– Это пеночка?
– Да, к сожалению, редко встречающаяся в наши дни. Оранжевоголовый пеночковый певун. Гнездится, главным образом, в Канаде. Зимует в южных штатах, предельно близко к Мексике. Улетает на юг ранней осенью. Однако попался в сети миссис Лэттимор, – леди издала презрительный горловой звук. – Что ж, думаю, пришло время выдвигаться. – Она подхватила свой плащ и поднялась со скамьи. – Боже милостивый, вы только посмотрите – миссис Гарднер, должно быть, нацепила крылья белой цапли! Ей, конечно, виднее! Иметь столько денег и по-прежнему спускать их на убиение птичек. Лучше бы ограничилась коллекционированием предметов искусства. Она строит так называемый дворец близ Фенуэя. Я хочу сказать, просто ограничься этим, Белль, и прекрати убивать птиц.
– Элизабет, я сомневаюсь, что она действительно стреляет по птицам, – заметил муж, прерывая тираду супруги.
– Роберт, а какое это имеет значение? Она поддерживает убийство птиц, покупая эти чёртовы шляпы.
– Дорогая, мы же в церкви.
– Да, и Бог смотрит вниз, на свой растоптанный дар, на своё убитое создание.
Минуту или две спустя Ханна уже стояла на ступеньках церкви. Пожилая пара ушла, заметив каких-то друзей. Ханна же высматривала в толпе Стэнниша, надеясь, что тот не будет настаивать на посещении приёма. У неё ужасно болела голова. И всё из-за свадьбы. Её собственная – в маленькой часовенке в Тоскане – будет гораздо лучше. Никакого приёма. Тело свободно от тюлево-атласного плена. Рисуя платье, он оставил ей плечи открытыми. Она хочет чувствовать себя так, словно плывёт! Ханна тут же почувствовала себя виноватой за глупые мысли.
Но эта свадьба казалась бесконечной, и в ней будто бы нарастала приливная волна страха. «Это не моя свадьба, – повторяла себе девушка снова и снова. – Моя будет совсем другой». Она честно думала, что потеряет сознание в тот момент, когда бриллианты блеснули в свете, льющемся из-под потолка.
Ханна знала, как унять боль – спуститься в гавань, как только стемнеет, и скользнуть в воду.
– Ханна! – зов ударил её, словно молния. Она застыла, глядя на Этти, взлетающую к ней по ступенькам. Казалось, девочка выросла на целый фут. Ей уже исполнилось двенадцать, и её тёмно-каштановые волосы были уложены в изящную причёску. В обычно серьёзных серых глазах читалось смятение, когда Этти поняла, что перед нею действительно Ханна:
– Что с тобой случилось?
Ханна попыталась рассмеяться, переведя вопрос в шутку:
– Я могла бы спросить у тебя то же самое. Ты вытянулась по меньшей мере на фут, а твои волосы…
– Да, и твои волосы! – Этти окинула её строгим взглядом. Этти единственная из Хоули знала правду о Ханне: что она дочь моря и ушла со службы, потому что влюбилась в Стэнниша Уитмана Уилера. – Кто это удумал? – резко спросила она, кивая на Ханнину голову. Ханна вздохнула. Этти никогда не ходила кругами: она была самым прямолинейным человеком на свете.
Всегда была – в том, как смотрела на мир, – старше своих двенадцати лет, или девяти, когда Ханна впервые встретила её, устроившись служанкой к Хоули.
– Почему ты не в Европе? Ты должна была отплыть ещё неделю назад, – спросила Ханна, пытаясь сменить тему.
– Пришлось отложить, – Этти внимательно следила за нею. – Возникли некоторые дела, – сказала она растерянным голосом, а потом шагнула ближе и набросилась на неё: – Ты не ответила на мой вопрос – что с тобой случилось? Ты такая другая. И это не только из-за волос, верно? Нет, не только. – Эттины глаза ощупывали её. Было почти больно, когда на тебя так смотрят. – В тебе что-то изменилось. Ты… ты выглядишь лакированной!
Слово повисло в воздухе. На Ханнины гла-за навернулись слёзы. Затем Этти встала прямо перед Ханной и впилась в подругу взглядом:
– А как же Люси? Ты бросила бороться за неё?
Ханна отпрянула. Как только Этти могла подумать, что она забыла Люси? Как там говорят? Кровь – не водица? В данном случае кровь как раз была водой. Морской. Лишь Стэнниш больше не был сыном моря. В его крови больше не было соли. Она почувствовала давяще отчаянье:
– О, Этти! Как жестоко!
Девочка явно немного устыдилась:
– Зайдём за угол. Позади церкви есть аллейка – там мы сможем спокойно поговорить. Я не хочу, чтобы меня увидели родители, и ты, полагаю, не хочешь, чтобы тебя узнал кто-нибудь ещё. Боже мой, твои волосы! – она схватила Ханну за руку. – Сюда.
Две минуты спустя они ступили в полумрак кладбища Королевской часовни, старейшего места захоронений в Бостоне. Надгробия были такими старыми, что с некоторых почти стёрлись надписи. Многие наклонились под странным углом, как будто беспокойные мертвецы толкали их снизу, пытаясь снова попасть в мир живых. Тёмные тени надгробий лежали на земле, словно доски. Этти по-прежнему держала Ханну за руку.
– А теперь расскажи мне обо всём. – Она наклонилась вперёд и подцепила локон, забившийся под Ханнин воротник.
– Это Стэнниш придумал. – Глаза Этти ожесточились, губы сложились в неодобрительную гримасу. – Этти, согласись: я выгляжу точно так же, как моя осуждённая за убийство сестра. Как иначе я смогла бы появляться на публике? Это повлекло бы за собой слишком много вопросов. Вот почему мы со Стэннишем планируем уехать за границу, когда поженимся: в Англию, и проводить время в Европе. У него там много клиентов.
– Но как же другая часть твоей жизни, Ханна? – в серых глазах замаячила печаль.
– Когда находишь любовь, Этти, часто приходится отказываться от других вещей. Ты поймёшь это, когда повзрослеешь. – Слова прозвучали жёстко и пусто, будто произнесённые другим голосом. Как будто пришли из странного потаённого места внутри неё, о котором она раньше не знала. Это были покровительственные, «лакированные» слова, сказанные, чтобы предать истинные чувства и оправдывающие такое предательство. Произнеся их, Ханна возненавидела свой собственный голос. Этти одарила ей испепеляющим взглядом, как будто говоря: «Ты лицемерная дура».
– Нет, не пойму. – Она топнула ногой, из глаз её как будто летели искры. Этот жест маленькой упрямой девочки Ханна хорошо знала. Не по годам развитый интеллект прекрасно уживался в Этти со своенравным озорным сорванцом.
– Я привыкну к этому. Стэнниш сказал, дальше станет легче. «И потом, – подумала она, – это же будет брак двух сердец, как в сонете». – Он сделал это. Он знает.
– Но, может, он недостаточно знает тебя, Ханна. В любом случае, что это за цвет волос такой?
– Это… это… он говорит, это коньяк.
– Коньяк, как тот, что папа пьёт после обеда в библиотеке с джентльменами, когда они курят свои вонючие сигары! Коньяк. Это неимоверно глупо. Они коричневые, и ничуть не лучше, чем твои прежние рыжие волосы. Ничуть. – Её голос надломился. Ханне показалось, что Этти сейчас заплачет. – Только посмотри, он даже брови тебе покрасил. – Этти говорила так, будто Ханна стала жертвой нападения. Она не решилась сказать Этти, что Стэнниш называет её Анной. «Ханна, – сказал он, – звучит как имя ирландской судомойки, зато Анна – весьма элегантно и очень по-европейски». Да ведь он только что получил заказ на портрет принцессы Анны Люксембургской, которая, как говорили, была самой красивой женщиной в Европе. Но Ханна знала, в чём была истинная причина: стереть любой намёк на то, кем она была, и, конечно, это было просто, ведь «Анна» звучало почти как «Ханна».
Если он вдруг оговорится, забывшись, никто не обратит внимания, а вот если бы он изменил её имя на Барбару или Эмили, оговорку было бы трудно не заметить. Но Стэнниш никогда не забывался. Он переименовал её с лёгкостью. «Имя подошло!» – заявил он, отступая от неё, будто оценивая очередной портрет.
Этти шагнула ближе. Она так выросла, что её глаза оказались почти на одном уровне с Ханниными. Девочка устало покачала головой:
– Я просто не понимаю.
Она всматривалась в лицо Ханны, словно что-то в нём ища.
– Этти, – мягко проговорила Ханна, беря ту за руку, – это по-прежнему я.
– Нет. Не ты. Ты теперь просто холст, на котором он рисует.
