Дочь Водяного (СИ) - Оксана Токарева
— Ну, если люди тащат, что ж бобрам-то теряться, — мрачно пошутил Андрей. — Да и не только из-за бобров деревья в округе гибнут. Хочешь на плотину взглянуть? — спросил он у Михаила, и его глаза потеплели, в них загорелись лукавые огоньки, хотя, понятное дело, вторгаться в жизнь бобровой семьи и призывать грызунов к порядку он не собирался.
— А мы увидим в такой темноте хоть что-нибудь? — скептически глянул в окошко Михаил, который во время прогулок по лесам и болотам Мещеры видел не только усатых строителей плотин, но и местного эндемика выхухоль.
Андрей торжественно вручил ему фонарик.
— Понятно, что за бобрами лучше днем наблюдать, — пояснил он. — Зато у моих основных подопечных после заката жизнь только начинается.
По случаю теплой погоды лягушки, расположившиеся в камышовых заводях у низкого няшистого берега, в самом деле уже вовсю пробовали голоса, громкостью и затейливостью рулад соперничая с соловьями-красношейками и другими ночными птицами. Да и рыба в реке играла, в свете фонарика выходя на поверхность. Для того же, чтобы почувствовать присутствие других обитателей тайги, Михаилу даже не требовался свет. А дудочка так и просилась в руки, подтянуть птичью трель и лягушачий духовой концерт.
Михаил пока не собирался духам мешать. Знал, что конец весны для них горячее время. Они и так в эту пору колобродят всю ночь, охраняя от заморозков цветы и травы, баюкая детенышей, сберегая яйца в гнездах. Впрочем, сегодня духи отдыхали и резвились не хуже птиц и лягушек. Весело водили круги и заплетали немыслимые плетни в воздухе и на берегу среди осота и вьюнка. Уж больно заповедные стояли дни. Шла предшествующая Троице гряная неделя, и нынешней ночью со среды на четверг как раз отмечался русалочий праздник Семик. В старые времена в этот день землепашцы, призвав деревенских волхвов, возносили моление о дожде, а их дочери и жены, собравшись на речном берегу, кружились в хороводе, прося милости у хранительниц вод русалок.
Говорили, что вдругоряд и русалки выходили из воды, чтобы присоединиться к девичьему хороводу, нарядными лентами березу завить и поиграть между древесных стволов с ражими парнями в горелки. После таких плясок да игрищ веселых и появлялись сказки о царевнах в лягушачьей шкурке, от взмаха рукавов которых образуются озера с лебедями и звезды пляшут на небе.
Про царевен Михаил не ведал. Сам не видел, а врать не привык, а вот русалку-Хранительницу на берегу реки вблизи стационара биологов в священный Семик застал. Занятому лягушками Андрею, как и любому человеку непосвященному, представлялась она облаком легкого тумана, окутавшего реку зыбким газовым покрывалом, более воздушным, нежели летящий тюник балетной примы. Михаил же различал во мраке светлые, как липовый мед, струящиеся водопадом волосы, молочную кипень праздничной расшитой рубахи, загадочные зовущие глаза на прекрасном лице.
Хранительница плясала над водой, кружась в хороводе с девами ручьев и лесными мавками. Ни одна из земных танцовщиц не сумела бы повторить эту чарующую дивную пляску, от которой кровь быстрее бежала в жилах, а низ живота набухал жаром. И если бы не дедова дудочка, обжигавшая грудь предостережением, пустился бы Михаил вброд или вплавь, пытаясь добраться до девы. Другое дело, что Хранительница, в упор не замечая его, смотрела на забравшегося в реку почти что по пояс Андрея.
Михаил поежился, зачерпывая воду, чтобы остудиться. Градусов шестнадцать, не больше. Аж до зубной ломоты пробирает. А Андрею все нипочем. Впрочем, в следующий миг, прислушавшись к ощущениям, он понял, что холод исходит не от воды, не набегает из леса, а ползет из таких тлетворных и опасных глубин, в пределах которых нет и не может быть места жизни. На берег пожаловал ни много ни мало хозяин Нави, тот самый, чья смерть, вроде как, скрывалась где-то на кончике иглы. Михаил весь подобрался, готовый в любой момент вступить в борьбу, как недавно в горах. Тугой узел переместился в солнечное сплетение, адреналин, и без того разлитый в крови, отгонял страх.
Впрочем, пока незваный гость, соткавшийся на берегу облаком концентрированного мрака, активных действий не предпринимал. Хотя на Хранительницу смотрел с неприкрытой алчностью. Стоит ли говорить, что при его приближении мелкие духи бросились врассыпную, речные девы ушли на глубину, мавки попрятались в зарослях ракиты.
— Зачем явился, почто праздник испортил? Других тебе дней, что ли, мало меня терзать и над моими подопечными глумиться?
В отличие от малых духов и мавок, Хранительница страха не выказала. Сошла на берег. Встала в отдалении, не позволяя щупальцам мрака и холода приблизиться к ее реке.
— Почему сразу глумиться? — проговорил пришелец с обидой. — Может, я просто полюбоваться твоим танцем хочу. Не только ж тебе для этого ботаника малахольного плясать, — соткавшимся из мрака перстом он указал на Андрея. — Тем более что он все равно тебя не видит.
— А тебе-то какое дело, для кого я пляшу? — подчеркнуто равнодушно повела Хранительница плечом. — Завидно?
— Да с чего бы, — резко рассмеялся властитель Нави. — Стал бы я завидовать смертным. Вот ведь выискался неугомонный. Все ему мои владения мешают. А между тем сам не подозревает, что кормится из моих рук. Еще и остолопа этого столичного притащил. Думает, публикация в центральной прессе что-то изменит! Будто не знает, что за золото можно любую правду купить, а я этот нетленный металл мог вытянуть из какого угодно хлама задолго до того, как смертные изобрели аффинаж.
Михаил слушал эту не предназначенную для его уха беседу, радуясь, что пока никак в мире духов в этом краю себя не проявил, и все равно опасаясь себя обнаружить.
— Не тронь их!
Хранительница взмахнула узорчатым рукавом, словно пытаясь заслонить Мудрицкого и Михаила.
— Больно мне это надо! — презрительно выцедил властитель Нави.
— Зачем же тогда пришел?
— Будто сама не знаешь? Последний раз добром прошу, потом хуже будет.
Мрак сделался непрогляднее и холодней космического вакуума, в котором нет даже световых частиц, вода у берега подернулась кромкой льда.
— Ответ мой тебе давно известен, и угрозы меня не запугают. Нет и не будет моего согласия на то, чтобы отдавать мои владения тебе на растерзание!
В голосе Хранительницы величие древней природной силы странно сочеталось с изначальной женской хрупкостью и обреченностью.
Властитель Нави опять сделал вид, что обиделся.
— Почему ты сразу о владениях речь ведешь? Сколько раз тебе повторять: люба ты мне, и я лишь хочу, чтоб и ты меня полюбила.
— Люба, говоришь? —
