Ночь роя - Роберт фон Штейн Редик
Стать смолбоем было просто лучшим из тех ужасных решений, которые стояли перед ним. Было неясно, понимала ли Неда этот выбор или могла простить его. Но за последние несколько дней что-то изменилось. В ее взглядах, даже самых острых, стало чуть меньше от сфванцкора и чуть больше от старшей сестры.
— Когда мы выступаем, Герцил? — резко спросил Нипс. — Скажи мне, что это произойдет не раньше, чем завтра.
— Когда — это только один из вопросов, — добавил Большой Скип Сандерлинг, помощник кузнеца с «Чатранда». — Меня больше беспокоит, как. Некоторые из нас не годятся для марша.
— Мы сделаем так, как прикажет Рамачни, — сказал Герцил. — До сих пор вы следовали за мной, но не заблуждайтесь: теперь он наш предводитель.
— Я был бы плохим предводителем, если бы гнал вас без отдыха, — сказал Рамачни. — Нам также нужна еда, и мы с Болуту должны сделать все, что в наших силах, для раненых. И для всех нас остается одна мрачная задача, прежде чем мы отправимся в путь.
— Прошу тебя, пока не говори об этом, — произнес высокий, чистый голос.
Это была Энсил, а Майетт следовала за ней по пятам, спускаясь по сломанной лестнице. При росте в восемь дюймов ни одна из женщин-икшелей не поднималась выше, чем на одну ступеньку, но спускались они с кошачьей грацией, медная кожа сияла на солнце, глаза того же цвета сверкали, как угли. Каждая несла на плече объемистый мешок, сшитый из кусков ткани.
— Мы забрались высоко на стену в поисках завтрака, — сказала Энсил, осторожно опуская свою ношу. — Наверху свирепствует ветер, хотя здесь вы его не чувствуете. Но добыча стоила усилий: эти лакомства, по крайней мере, принесены не из леса.
Люди вздохнули: в мешках лежало двадцать или тридцать яиц. Они были разных размеров и цветов; самые поразительные были идеально круглыми и блестели, как полированная бирюза.
— Там, наверху, странные птицы, — сказала Майетт. — У некоторых когти доходят до середины крыльев, и, держась на них, они могут свисать с края скалы. Другие птицы настолько малы, что сначала мы приняли их за насекомых. На вершине шпиля есть гнезда размером со спасательные шлюпки, сделанные из мха и веток. Мы не видели птиц, которые их построили.
Она кисло посмотрела на лица, склонившиеся над ней:
— Вы, гиганты, конечно, не будете счастливы, пока не сварите эти яйца вкрутую...
Большой Скип схватил яйцо. Откинув голову назад, он расколол скорлупу нижними зубами, высыпал в рот желток и белок и некоторое время молча смаковал то и другое. Затем он сглотнул. Дрожь пробежала по его крупному телу.
— Небесное Древо, это хорошо, — сказал он.
Остальные люди набросились на яйца. Пазел проглотил свою порцию одним глотком; Таша вылизала внутреннюю часть своей скорлупы, как кошка, чистящая тарелку. Энсил ухмыльнулась; Майетт плотно сжала губы.
Однако Болуту не принял участия. Лунджа взяла яйцо и поднесла его к глазам, как бы раздумывая.
— Никогда больше, — наконец сказала она, возвращая его. — Мы проглотили достаточно маленьких солнц, когда служили в армиях Платазкры.
— Маленьких солнц? — спросил Пазел.
— Для нашего народа, — сказал Болуту, — съесть яйцо — это акт большой гордости. Нездоровой гордости, как часто говорил мне отец.
— Сегодня в Бали Адро яйца могут есть только солдаты и члены королевской семьи, — сказала Лунджа. — Мы превратили это в еще одну лесть для Империи. «Со временем мы проглотим само солнце». Если бы я все еще была в Масалыме и должна была бы съесть это яйцо, мне пришлось бы сказать эти глупые слова, иначе меня обвинили бы в нелояльности.
— Это треклятый позор, — сказал Мандрик, облизывая пальцы.
Рамачни не ел и не разговаривал. Его бдительность вскоре дала остальным понять, что «мрачную задачу» нельзя отложить надолго. Они быстро покончили с едой, оставив несколько яиц на потом, и обратили свое внимание на мага.
— Герцил, — спросил он, — Нилстоун в безопасности?
В ответ воин мрачно указал на небольшую горку камней, аккуратно сложенную у стены башни. Сквозь промежутки между камнями Пазел мог видеть Нилстоун, пожирающий свет, чернее-любой-черноты, и чувствовать прикосновение того глубокого, леденящего душу отвращения, которое всегда вызывала в нем эта реликвия.
— У нас есть один прочный мешок, в котором его можно унести, — сказал Герцил, — но сначала я заверну Камень в любую запасную ткань, какую мы сможем найти. Тогда никто не умрет от случайного прикосновения.
Рамачни кивнул.
— Мы покинем это место не раньше завтрашнего дня, — сказал он, — и, признаюсь вам, я не знаю, как это сделать. Идти пешком ужасно опасно: из кратера вообще мало выходов, и большинство существующих отверстий — это ловушки, предназначенные для того, чтобы заманить добычу на лесную подстилку и удержать ее там. Я надеялся, что река вынесет нас на свободу, потому что в какой-то момент она действительно вытекает из леса. Но на реке есть свои опасности, и она извивается, как змея; кроме того, у нас нет плота. Древесина великих деревьев настолько плотна, что тонет, как камень.
— На опушке леса есть молодые сосны, — сказал Кайер Виспек, указывая, — но их мало и они маленькие.
— Увы, есть еще одна неприятность, — сказал Рамачни. — Светлячки не могут с нами пойти.
Крики ужаса.
— Вы не можете говорить это всерьез! — сказал Большой Скип. — Снова отправиться вслепую в этот вонючий лес?
— Я не говорил вслепую, — сказал Рамачни, — только без светлячков. Они хрупкие создания, и я не могу требовать от них большего.
— Рамачни, — сказал Болуту, — вы можете ввести кого-нибудь в нухзат?
Лунджа бросила на него испуганный взгляд. Пазел тоже был поражен: нухзат был экстатическим сон-состоянием народа длому, и, когда он наступал, они проявляли всевозможные странности в поведении и способностях. Но нухзат стал чрезвычайно редким явлением — настолько редким, что большинство длому его боялись.
— Я это делал, — сказал Рамачни, — в далеком прошлом.
— Безумие, — сказала Лунджа.
— Или спасение, — сказал Болуту. — Сержант Лунджа, в Адском Лесу мы оба были в нухзате. Я слышал ваше пение и видел ваши глаза: они были черными, как полночь. Когда факел погас, я обнаружил, что нухзат дал мне что-то
