Старая дева (СИ) - Брэйн Даниэль

А я? Что ждет меня?

Анфилада комнат. Светлая, припыленная. Здесь убирались, но бывает и так — сколько ни пытайся вывести нищету, сколько ни выметай пыль, ни мой окна, она неистребима. Я видела такие квартиры, когда присматривала жилье. Почему-то душа моя к модерновым высоткам никогда не лежала, я хотела старую девятиэтажку, напоминающую о детстве, когда липы гибкими ветками тычутся в бурю в окно и птицы заходятся пением по весне. Я искала что-то уютное и обжитое, искала долго, но продавали в основном квартиры ушедших бабушек и стариков, и я качала головой: не выйдет, здесь все сносить, кроме несущих стен, иначе тлен проникнет и ко мне, он выиграет любую битву. Специфический запах старости, особая пыль — не та, которая городская, та, которая берется откуда-то изнутри…

Я толкнула прикрытую дверь и оказалась в чьей-то спальне. Все, что я увидела здесь, я видела уже и в музеях — квартирах, принадлежавших известным людям. Узкая кровать, покрытая пожелтевшими кружевами, стопка комковатых подушек и снова желтые кружева, трюмо, письменный стол — бюро, диванчик… Окно было закрыто, занавески отдернуты, и на полу, рассекая пространство, от стены до стены разлегся широкий солнечный луч.

Пахло сладко, чем-то похоже на ладан.

— Барышня? — услышала я за спиной и обернулась. Авдотья. — Барышня, баньку сейчас натопят, позвольте, я раздеться вам помогу?

— Не боишься? — спросила я. — Говорят, что я проклята.

Но я печально улыбалась, словно шутила. С чего-то, с какой-то информации, мне нужно было начать. Авдотья махнула рукой на мое замечание, а я рассматривала ее. Красивая, что называется, «кровь с молоком», золотая коса обернута вокруг головы, платок повязан немного небрежно. Очень по-хозяйски она повернула меня к себе спиной и начала расшнуровывать платье.

— Вот Лука скажет отцу Петру, — сурово напророчила Авдотья, — он Татьяне покаяние назначит. А не скажет Лука, так я скажу. Будет поклоны бить и три месяца две десятины в храм носить, в следующий раз умнее будет. И ведьм поминать под ликом Преблагого не будет. Вы на нее не гневайтесь, барышня, она всегда такая была. То травки кому подмешает, то соли насыпет, а когда муж ее с рекрутов не пришел, так она у бабки этой, Моревны, снадобье колдовское просила. — Я ойкнула: где-то платье мне закрепили булавкой, и сейчас Авдотья меня неосторожно кольнула. — Я вам так скажу: истребили ведьму, и то дело.

Этой спокойной, рассудительной речью Авдотья не ответила на мой вопрос.

— А мне-то что делать, милая?

— А что делать, барышня? — ласково переспросила она и начала стягивать платье с моих плеч.

Я отметила, что я счастливица. Все-таки легкое деревенское женское платье — не то, что я могла бы носить, свези мне чуть меньше: рубаха, еще одна, корсет, три юбки, куртка, неудобные чулки — такие исторические костюмы, «точная реконструкция, поэтому так дорого, ручная работа!», я видела на съемках клипов. И обувь у меня мягкая. Какой это век? Начало девятнадцатого, если примерить этот мир на нашу историю?

— Что делать, барышня… — прямо на ухо прошептала мне красавица Авдотья. — Век одной вековать — хорошего мало, но уж лучше, чем как Степанида…

Что-то в ее голосе мне не понравилось. Я не видела ее лицо, но боль — настоящую, терзающую, уловила.

— А что Степанида?

— Да полно же, барышня, — Авдотья ловко стащила с меня платье целиком и легко меня подтолкнула — мол, ступи шаг вперед. — Лежит, я к ней вчера заглянула. Доктора бы, да где его взять, доктор денег потребует…

— Что с ней? — я обернулась. И что-то я сделала или сказала не так, потому что Авдотья, уже поднявшая платье, шарахнулась от меня так же, как совсем недавно — староста Лука от бушевавшей Татьяны. — Она больна?

— Боюсь я за нее, барышня, — негромко ответила Авдотья и вдруг, уронив платье на пол, разрыдалась, закрыв лицо руками. В следующий миг она неуловимо дернулась к двери, но я оказалась проворнее и схватила ее за рукав.

— Ну-ка? — потребовала я, пытаясь развернуть ее лицом к себе. Авдотья мотала головой, вырывалась, но не сильно. Я заметила у нее синяк на руке чуть выше локтя. — А это еще откуда и что?

Наша борьба продолжалась какое-то время, я пыталась если не успокоить ее, так узнать, из-за чего она так безнадежно рыдает и откуда у нее на руке ссадина, как в дверь постучали.

— Да-да, — рассеянно откликнулась я, а Авдотья, охнув, резко утерла слезы и кинулась к шкафу, вытащила оттуда длинный мягкий халат. — Нет, стой. Расскажи сначала, почему ты так плачешь.

К чему я привыкла: только спроси, услышишь жизнь от рождения до нынешнего момента. Отыскалась жилетка для фальшивых слез. Авдотья же сначала решительно принялась меня облачать в халат, а потом усадила и начала распутывать волосы.

— Прибьет он ее, барышня, — наконец сказала она. — Прибьет, вот как света мне не взвидеть.

— Кто?

— Известно кто, барышня, Егор, муж. То я и говорю, что лучше как вы вековать, чем вот так-то… Как она в прошлом году понесла, тогда еще братец ваш, барин, приехали, а Егор-то ее избил…

Я повернулась, и даже то, что у меня был какой-то брат, и то, что Авдотья неосторожно дернула меня за волосы, проигнорировала совершенно.

— Тебя он тоже бил? Говори!

Неизвестно, говорила ли я прежняя когда-нибудь с ней на эту тему, но сейчас Авдотья вдруг решилась быть откровенной.

— Это когда я ее третьего дня в барском доме спрятала. Ой, вы только за то на меня не серчайте, барышня…

В дверь опять постучали. Я отмахнулась.

— И что?

— Егор за ней пришел, а Кузьма — он хоть глухой, а когда идешь, как чувствует, — его оглоблей взашей прогнал. Ну, Кузьма-то силен, барышня, против него какой мужик пойти решится? А я, а что я, Егор меня подловил, да я вырвалась. А Степанида полежала да домой пошла, глупая: как он там без меня, кто же его накормит да приголубит… Да я бы его той оглоблей так приголубила!

Я остановила ее руку, потому что замахнулась Авдотья гребнем прямо на меня. Она пискнула, а я забрала у нее гребень и приказала:

— Возьми Кузьму и иди за Степанидой. Скажешь — барышня велела ей в дом явиться. И совсем, чтобы к мужу она не возвращалась. Приведете ее, устроите тут, я вечером к ней зайду.

— А десятина как же, барышня?

— Какая десятина? — вырвалось у меня, но я быстро поправилась: — Не твоего ума сюда лезть. Делай, что я велю.

Авдотья подлетела к двери, за ней, что ожидаемо, переминался с ноги на ногу староста.

— А Кузьма где, дядя Лука? — крикнула ему Авдотья и убежала, не дожидаясь ответа.

— Банька готова, барышня, — с поклоном сказал староста, а я указала ему жестом пройти в комнату и встать. Только потом я подумала, что, может, ему вообще не место было в господской спальне, но какая, ко всем чертям, разница? — Али еще вам чего? Дак только скажите, а Федота так пока и не нашли…

— Почему у тебя, староста, женщин бьют? — прошипела я. Заботливый Лука должен был смотреть не только за барской коляской и чужой лошадью. — Степанида лежит который день, так еще и Авдотью побили?..

И вот тут Лука сделал то, что я никак от него не ожидала.

— Помилуйте, матушка-барышня! — заголосил он, валясь мне в ноги и хватаясь за голову. Я испугалась, что на его ор сбежится не то что весь дом, но и вся деревня разом. — Я-то знаю, что кажная душа у вас наперечет, недоглядел, недосмотрел! Так мы люди подневольные, да и мало нас, то вспаши, то засей, а что Егор бесчинствует, так то воля ваша, плетей ему всыпать или уряднику сказать, как он за рекрутами явится, только вот батюшка ваш последнего отдал в солдаты — и все, нельзя больше, нас всего-то четырнадцать, а мужиков и того пять, но коли желаете — так продайте! Продайте его, матушка-барышня, век будем за вас Премудрейшему поклоны бить!

Что?.. Я облизала губы, мало что поняв из его полуплача-полукрика. Продать… так они… мои крепостные? О господи, нет-нет-нет…

Эта новость меня шарахнула словно взрывной волной. У меня и детей не было, избегала ответственности, она была не по мне, мне хватало моей работы. И вот сейчас у меня… четырнадцать… душ?..