Огневица (СИ) - Шубникова Лариса

— Веечка, ты бы вышла на морозец, вздохнула. Глянь, снега какие аж глаз слепит. Вон и солнышко играется. Пойдешь, нет ли? — ответа Медвяна так и не услыхала.

Богша уехал третьего дня: посмотреть, проверить, что и как. Не ищут ли, не пора ли бежать? Вот и осталась Медвяна с молчаливой Вейкой, слушала безмолвие ледяное и сама индевела. Злоба и горе подернули ее холодком, будто инеем присыпали скрипучим. Была девчонка, а в один день повзрослела, построжела: детство окончилось. Вот оно как бывает — мать с отцом ушли и нет никого более меж тобой и смертью. Некому защитить, некому пожалеть-приласкать. Один воюй с жизнью, сам вертись, как хочешь и как умеешь. Сироты все на одно лицо, если приглядеться — глаза недетские, хоть и от горшка два вершка.

— Богша никак едет? — Медвяна глаза прищурила, вгляделась.

И правда, стайка птиц вспорхнула, указала — есть кто-то на дороге лесной. А кроме Богши тут и быть-то никого не могло. Через малое время показалась мохнатая низкорослая лошадка, тащившая за собой сани. Богша в черной шапке и тяжелом тулупе, присыпанный снежком, сидел в возке.

— Как вы тут? — из саней вылез легко, ненатужно.

— Все хорошо, дядька Богша. Тихо, — Медвяна, придерживая полы шубейки, подошла к возку, подхватила мешок с мукой, — Ну что ж молчишь, а? Узнал чего?

— Узнал. Идём-ка в дом там все обскажу. Намёрзся. Только мерина сведу в тепло.

Медвяна хлопотала: поставила перед дядькой на стол горячего травяного отвару, принесла миску с кашей, кус хлеба отломила. Однако браться за ложку Богша не спешил, отхлебывал отвар малыми глотками. Вейка сидела на лавке, головой прислонясь к стене, в окно бездумно глядела.

— Уходить надоть. Шныряют дружинные Рудного. Ежели сей день решим куда податься, то завтрева надо выезжать. Да не по большаку Лутаковскому, а лесом. Я так мыслю — надо ехать в городище поболее. Там народу тьма. Кто ж найдет? А, стало быть, к князю Мезамиру.

— Нет, Богша, — сказала жёстко Медвяна. — Уж слишком далеко от Военега

— Опять ты? Да где это видано, чтобы девка сопливая взялась мстить родовитому, а? Сколь раз уж говорил тебе — брось, забудь! Смерть на себя накличешь. И мы обое с тобой пропадем.

— Я не держу, дядька Богша. Иди, куда глаза смотрят. Деньгой не обижу, — сказать-то сказала, но сердце ёкнуло.

Как без мужика? Если б не Богша, они бы с Вейкой погибли: либо от мороза, либо от голода.

— Тьфу. Какая деньга? За тебя боюсь. Отец твой велел следить да беречь, — Богша головой поник: жесткие черные с проседью волосы упали на высокий лоб, плечи широченные согнулись, будто ноша на них неподъемная легла, глаза карие с медовым ободком погасли, замутились горем.

— Дяденька, я зарок дала. Не отступлю. С тобой ли, без тебя ли, все равно помщу. Слово мое крепкое, — Медвяна выпрямилась, блеснула яркими глазами. — Никто меня с пути того не своротит. И все на том.

Кривой ничего не ответил на такие слова, огрел тяжелым взглядом, головой качнул. А вот Вейка сказала, тем и удивила Медвяну и дядьку.

— Я с тобой. Сдохну, но сквитаюсь со всеми. Каждого найду. И прятаться надобно не в городище, а под самым носом у Военега. Чем ближе, тем лучше, — сказала и опять отвернулась, принялась в оконце смотреть.

Богша перевел взгляд с Вейки на Медвяну, снова покачал головой, будто удивляясь чему-то.

— Стало быть, планида*. Второго дня ехал мимо веси Сокуров. Встретил мужика одного, так он сказал — перемерли все. Лихоманка чудная одолела. А Нельга Сокур вроде как, утекла. Мать ее к родне спровадила.

— И что, Богша, что? — Медвяна давно знала дядьку, понимала, что не просто так взялся он рассказывать страшное.

— А то, Медвяна. Недалеко Нельга-то утекла. Нашел ее и девку-холопку ейную. Обе мертвые давно в овражке лежат. Волки обглодать успели. А грамотки-то при них.

С теми словами достал из-за пазухи два берёсты* — Нельги, рода Сокур и холопки ее Новицы, родства не помнящей.

— Дядька, так Сокуры-то Военегу дань платили, а стало быть, не ратились, — Медвяна тряскими руками приняла страшную находку Богши. — И что ж теперь, а? Куда? Прямо к Военегу? Сказать ему, что я Нельга?

— Не примет, — промолвила Вейка тусклым голосом, — пришлых не любит. Про то знаю от знакомицы своей. У Сокуров-то родня есть — Рознег, глава рода Новик. С Военегом не дюже дружен, но и не враг ему. Бают, заезжает к нему Рудный. Куда б побежала обезродевшая девка? К родне, хучь и дальней. Ты теперь Сокур, значит, ищи защиты у Новиков. Надо же, как совпало. Не иначе Сварог* перстом огненным кажет — иди, мол, путь твой мне виден.

Медвянка схватилась на матушкин оберег-огневицу, что не снимала с себя, за ней Богша лоб наморщил, глядя на грамоты с затаенным страхом.

— И чего ждем? — Вейка скинула свою сонную одурь, с лавки поднялась. — Медвянушка, так я начну собирать пожитки. Ты бы перстни свои сняла и спрятала, кольца с косы тоже убери. Серебро ведь, не деревяшка. Да и шубейку надо поплоше, эта дюже богатая. Сокуры не Лутаки, им такой деньги, как в твоем роду видать не доводилось.

— Дело говоришь, Вея, — Богша прихлопнул широкой мозолистой ладонью по столу, соглашаясь. — Токмо без деньги мы на новом-то месте набедуемся.

Глянул из-под кустистых бровей на Медвяну, мол, понимаешь ли, о чем я? Она поняла — в схрон надо наведаться.

— Ты, Богша, передохни, поешь да запряги мне Василька, — бровями показала, мол, поняла все.

— Как скажешь, Медвяна, — и поклонился слегка, признавая ее первенство в таких делах. Ведь не кто-нибудь, а последняя из Лутаков.

Когда солнце окрасило небо закатным пламенем, а морозец прихватил еще сильнее, Медвяна и Богша неторопливо добрались до кромки леса, там расстались ненадолго.

Отец с детства учил Медвяну по лесу не блуждать, путь находить, тогда же и показал, где припрятаны богатства медовые, Лутаковские. Под обрывом, при сходе к речке Шуйке, неприметная нора. С одной стороны ее скрывал крутой холмик, с другой не пускала сама речка, делая петельку-подковку. Вот в ту нору и сунулась опасливо Медвяна, вошла в пещерку малую и под большим камнем выискала сундук. Смахнула пыль, отомкнула замок, крышку приподняла, а там…

Золотые монетки, серебряные деньги, собранные в холстинковые мешочки. Не одним годом скоплены — всей жизнью отца. Дорого брал Лутак за свои мёды стоялые*, за медовуху* легкую. Как делал, чего добавлял бортник в свои настои, никто не знал, кроме Медвяны. Она отцу зарок дала, поклялась никому и никогда не рассказывать. Бочки с десятилетними медами тут же были прикопаны: большие деньги можно было выручить за них, если отвезти к княжьему двору. На каждом бочонке знак — бочка и копье. Отцовские-то ценились выше иных. А как теперь везти? Лутаков нет, осталась Медвяна, и та уж имя сменить посулилась, чтобы смерти избежать.

Долго смотреть на схрон не стала, взяла несколько мешочков с серебром и один с золотой деньгой, замкнула сундук, заложила камнем, будто нет под ним ничего, и пошла к свету.

— Богша, тут я, — подошла неспешно и напугала дядьку так, что он подскочил на возке.

— Эх, ты! Ведь не приметил. Хорошо по лесу ходишь, тишком, — одобрил мужик. — Вались на сани да едем.

Мерин Василёк вез бодро. Закатным солнцем снега окрасило, будто кровью мазнуло. Тихо вокруг, не тревожно, но и не отрадно. Ехали молча, пока Богша не откашлялся степенно и не спросил:

— Много ли взяла, Медвяна?

— Смотри сколь, — показала мешочки. — Мыслю так, что хватит.

Богша оглянулся через плечо, брови высоко поднял.

— Деньга немалая. На такую-то всю жизнь можно не бедовать. Все вытащила никак?

Медвяна промолчала, не стала говорить, что всего лишь малая толика богатств Лутаковских. Просто кивнула пожившему дядьке.

Вечеряли в темноте. Очаг давал тепло и свет малый. Пареная репа Вейке удалась. Сама ж она очнулась, хлопотала, носилась по заимке. И все бы ничего, но блеск во взгляде — опасный и яркий — показал и Богше, и Медвяне, что не с радости она задышала, а с одного лишь горя и близкого отмщения обидчикам своим.