Рисс Хесс - Planescape: Torment: "Пытка Вечностью"

— Он предал тебя, Дак'кон?

Клинок Дак'кона стал матово- черным и я наблюдал, как края его обратились в острые зубы. Лицо гитзераи окаменело и он процедил.

— Нет моей воли в том, чтобы ты узнал об этом.

— Скажи мне, Дак'кон! Он предал тебя?

— Я отдал ему свое СЛОВО. Я отдал ему СЕБЯ.

— О чем ты говоришь?

— Народ не становится рабом кого бы то ни было в смысле цепей или подчинения приказам. Если мы оказываемся в подобных ситуациях, то делаем все, чтобы освободиться, даже, если это значит, что на время мы сменим одну клеть на другую. Ты оказал мне великую услугу. Сделав это, ты обратил меня в раба. Я делал все, чтобы освободиться. Знай, что я отдал тебе свое слово, и я отдал тебе себя, чтобы исполнять твою волю до самой твоей смерти.

Я почувствовал, как ужас зародился у меня в душе.

— Но… я не могу умереть.

— Тогда я этого не знал. Я дал ему свое слово. Я дал ему себя. Знай, что больше я ничего не могу отдать, кроме своей собственной жизни. Знай, что я следую за тобой лишь затем, чтобы умереть.

Теперь я понял, почему он так не хотел говорить об этом. Я почувствовал прилив сострадания к нему, ища способ, чтобы облегчить его боль.

— Дак'кон, так не должно быть… Я могу освободить тебя от клятвы. Я не хочу, чтобы ты и дальше оставался рабом. Считай, что долг уплачен.

— Нет… — Чело Дак'кона исказилось от боли, и взгляд его, казалось, пронзал мою душу. — Нет силы в твоих словах, и они не освободят меня. Слово, связавшее меня, мое собственное. Мучения — мои собственные. В сердце своем я знаю, что цепи остались. И словами не сбросить их.

— Но есть ли способ освободить тебя?

— Ты должен познать истинную смерть. Но путь твой не ведет к смерти. Нет решения этой задачи.

Я не мог принять подобный ответ.

— Клянусь, что найду решение, Дак'кон. Я найду, как даровать тебе свободу.

Голос Дак'кона внезапно охрип.

— Знай, что ты добавил свои слова к моим словам. Не отрываясь, он смотрел мне в глаза. — И теперь ты связал ими нас обоих.

Мне было жаль причинять ему еще большую боль, но я сказал именно то, что хотел: я изыщу способ освободить его.

21. Ксакария. Часть II

Мы вернулись в Мавзолей, высматривая слепого зомби. Вновь я заговорил с ним, поинтересовавшись, не его ли это имя — Ксакария.

— Что… ты! — Зомби был в полнейшем шоке. — Клянусь Взглядом Леди… — В голосе его слышалось изумление. — А ты разве не мертв, рубака?

Я спросил, кем он был на самом деле.

— Что, так сложно заглянуть за эту сгнившую кожу и увидеть под нею Ксакарию Глупца? Это я, рубака. Благословенны Силы, вот уж не думал, что снова услышу твой голос… А ты изменился тоже, если уши не подводят меня… До сих пор делаешь глупые поступки? Из дыры в горле зомби донесся саркастический смешок. — Ты тоже мертв?

— Это длинная история… нет, я не мертв.

— Ну, рубака, состояние смерти — это не то, что подвергают сомнению, хотя как еще ты можешь разговаривать со мной? Голос твой остер как нож…

— Что ты тут делаешь?

— Торчу в самом безжизненном месте из всех возможных. Эх, если бы я мог превозмочь Оковы Вечности и имел План, который назвал бы домом, но я лишился большей части своей души, потому и пребываю здесь.

— Ну и каково это — быть зомби?

— Это честная работа… — Нитка, которой был зашит рот Ксакарии, разошлась, и кожа вокруг губ отогнулась в жутком подобии улыбки. — Да мне это безразлично.

— И как ты дошел до жизни такой?

Он продолжил тихим голосом, будто стыдясь.

— Тяжеловато следовать за тобой по пятам, рубака, и много ужасных вещей я увидел. Я пил и пил, ничего не помня. В один из таких алкогольных угаров я списал свое тело Праховичкам. Судьбе было угодно прикончить меня, когда я был вырублен, вот я и помер.

— Что ты можешь рассказать мне о моей прошлой жизни?

— Почему? Ты забыл о себе?

— Фигурально выражаясь… да.

— Ну, ты странным был, всегда подозрительный и всего опасающийся… думаю, такой, как ты, успел нажить предостаточно врагов за свою жизнь. И не стоит отрицать, что все, связавшиеся с тобой, заканчивали на черных страницах книги мертвых.

— А еще? Какие- нибудь подробности…

— Ты мог быть весьма безжалостным… например, когда заставил меня подписать тот контракт или когда оставил ту подружку на Авернусе. Да и замашки у тебя были преотвратные. Действия, совершаемые тобой, были сродни захвату вражеской территории на войне; жизнь была для тебя битвой, а сам ты был самым безжалостным гадом из всех, что я встречал. Для тебя имело значение лишь достижение цели, больше ничего. Даже слезы и увещевания несчастной Дейонарры нисколько тебя не трогали, как и советы гита касательно стратегии твоих действий, а бедный Ксакария лишь пытался выжить, когда мы штурмовали Планы. Тебе-то хорошо, ты умереть не можешь, но мы-то — обычные смертные. И теперь, полагаю, все мы в книге мертвых… в ней, или вне нее, если быть точным.

— Когда ты покинул нас, рубака, ты оставил Дак'кона без хозяина и черепушку без друга. Я? Ты вонзил что-то так глубоко в меня, что, пока я был жив, оно там и оставалось. Заставляло мою кровь холодеть, будто кусок свинца в груди.

Я попросил его рассказать мне о Дейонарре.

— Это девчушка «ставшая солдатом» поклялась, что пойдет за тобой в Баатор и обратно, и, клянусь Силами, мысль о том, что ты обойдешься без нее заставила ее так и поступить. Я и гит ей были безразличны. Сердце ее было отравлено тобой, о да! Уж не знаю, чем бабенок привлекает твоя сморщенная задница, но она заставляла кровь ее кипеть. Она была какой-то богатенькой цыпочкой из Района Клерков, а тебе от нее что-то было нужно, и ценой за услугу было сопровождение ею тебя.

— А что мне было от нее нужно?

— О, эту тайну я так и не узнал, рубака. Может, сам мне расскажешь?

— А что насчет гита? После недавнего разговора с Дак'коном я не думал, что Ксакария может сказать нечто такое, что доставит ему еще большую боль.

— Хмурной был гит… недружелюбный и молчаливый, как и все они. Я не верил ему ни на грош. Понимаешь, рубака, этим гитам интересно лишь две вещи: выбраться из рабств да прикончить побольше спрутоголовых иллитидов. Все остальное они отметают прочь и все мы, за исключением тебя, были ему глубоко безразличны.