Светлана Фортунская - Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна-2

Он буркнул что-то неразборчивое.

— Не слышу!

— А вдруг узнает? — громко прошептал он, чуть сдвинув свое полотенце. — Или сейчас посмотрит и ужаснется. Или засмеется. Я этого не переживу!

Он снова натянул край полотенца на голову.

Но мое упрямство уже было пробуждено.

Я прикинул его вес (вместе с миской) и понял, что с подоконника-то я его скину, а вот из кухни не уволоку. Тяжеловато будет.

И пошел искать помощи.

Домовушку я отмел сразу же — хил и хлипок, даже вдвоем нам с ним не дотащить Жаба до коридора.

Пес?

Ну, этому всегда и всё надо знать и взвесить на внутренних весах — а что скажет Лада?

Он все свои поступки так взвешивает, невзирая на то, что о большинстве из них Лада никогда и не узнает.

Да еще начнутся вопросы: почему да зачем, а огласка в нашем деле была лишней — для меня: потому что а вдруг я потерплю фиаско? Пес начнет надо мной издеваться, насмехаться и так далее. Для Жаба — вдруг информация дойдет до ушей Алены Чужаниновны? Или чем она там слышит — ушей у нее вроде бы не наблюдается.

Да и вообще Пса не было дома — он после завтрака пошел прогуляться.

Оставались Ратибор и Лёня.

Ратибор — коллега. Мог бы что и подсказать.

А Лёня — товарищ Жаба по несчастью. Так что заинтересована в успешном исходе моих попыток.

Но Ратибор нашел на книжной полке учебник по физике для восьмого класса и погрузился в его изучение, да так, что с трудом реагировал на внешние раздражители и даже за завтраком (овсянка) пытался читать. За что был укорен Домовушкою — невежливо-де нос в книге прятать, принимая трапезу не в одиночестве; и для живота опять же вредно.

Поэтому я пошел искать Лёню.

Лёня сидела в бабушкиной комнате. Со своими мужчинами на коленях, то есть с Егорушкой и с Чайником.

Егорушка болтал ручками и ножками, освобожденный от пеленок, а Лёня любовалась им и переговаривалась с Чайником («Он, смотри, пальчиками интересуется! Рассматривает их! Интересно ему — любознательный!») Чайник неразборчиво булькал, восхищаясь.

— Лёня, дело есть! — позвал я.

— Я занята, не видишь, что ли! — пробасила Лёня.

Я тихо и вполголоса объяснил ей суть проблемы, стараясь не будить в ней напрасных надежд.

Однако, кажется, пробудил: Лёня вскочила, чуть не уронив Чайника и младенца, уложила их на кровать, поцеловав Егорушку — в лобик, а Чайника — в носик, и чуть ли не бегом кинулась в кухню.

— Куда его? — пробасила она, появляясь (почти мгновенно) с миской под мышкой. В миске, под полотенцем, шумно дышал и колыхался Жаб. Наверное, он был возмущен таким бесцеремонным к себе и своему обиталищу отношением.

— В кабинет, конечно! — велел я. В кабинете читал книжку Ратибор, но, во-первых, он этой книжкой был полностью поглощен, так что мы вряд ли ему помешаем, а, во-вторых, если и помешаем, то может быть в нем проснется корпоративная солидарность, и он все-таки мне что-нибудь подскажет? Или вместе подумаем?

Но когда мы вошли, и Лёня взгромоздила миску с Жабом на стол, Ратибор даже не поднял головы — так зачитался. Я вспрыгнул на стол и содрал полотенце с миски. Жаб лежал, съежившись, и, оказывается, дрожал — вот почему он колыхался!

— Тебе что, холодно? — спросил он.

— Не-ет, — проблеял он.

— А, ты трусишь! — догадался я.

— Не-ет, — не согласился он. — Это я от возбуждения. Я надеюсь…

— Надейся! — разрешил я ему.

Лёня нервно комкала полотенце в могучих дланях.

Она тоже надеялась и тоже вздрагивала. От возбуждения. И от надежды.

Поймав мой взгляд, она зарумянилась, подчеркнуто аккуратно сложила полотенце и положила его на край стола.

— Вылезай! — приказал я Жабу. Он немножко помялся. Но потом все-таки выпрыгнул из миски и тяжело приземлился на стол. (Может быть, точнее было бы сказать «пристолился»?).

— Миску убери! — скомандовал я, и Лёня, чуть замешкавшись, послушно прибрала миску, поставив ее на сложенное полотенце.

Как приятно, когда тебе ассистируют! Особенно приятно, если прежде ты сам постоянно выполнял функцию ассистента.

Я обошел вокруг Жаба, внимательно разглядывая его при помощи моего магического зрения (особый прищур правого глаза).

Ничего особенного я в Жабе не разглядел: Жаб как Жаб, только поросший перьями и с хвостом.

Я взял магический лорнет, в надежде, что магическая техника поможет магической природе.

Ах, да! Я совсем забыл вам рассказать: накануне мы сделали единственное полезное дело (помимо выноса из помещения лаборатории груд битого стекла и вымывания полов) — мы переделали разбитые магоочки в маголорнет. Одно стеклышко сохранилось, и мы, обломав оправу, приделали к ней ручку.

Домовушка, порывшись в своих сундучках, нашел старый деревянный пенал, который мы использовали в качестве футляра для нового оптического прибора.

Итак, я внимательно осмотрел Жаба с помощью лорнета.

С тем же самым результатом.

Я попробовал выдернуть одно перо.

Это мне не удалось.

— Лёня! — сказал я.

Лёня, прижав Жаба одной рукой, двумя пальцами другой взялась за перо и сильно дернула. Жаб заорал:

— Больно же!

Но дело было сделано, и Лёня протянула мне трофей.

Я не скажу, что я такой уж спец по перьям, но это показалось мне несколько странным. Во-первых, очень уж толстый у этого пера был стержень. На кончике пера (по науке это место называется очином) имелась большая капля крови. По-моему, если у живой птицы извлекают перо, никакой крови не появляется (сколько раз я выдирал перья у Петуха! И даже у Ворона!). К тому же было это перо тяжелое, как будто свинцовое.

— Лёня, потревожь-ка Петуха, — сказал я. — Мне нужно перо из его хвоста. Ну, и одно покровное, для сравнения.

Повторюсь, но — ах, как хорошо иметь ассистента!..

— И нацеди мне мертвой воды! — крикнул я ей вдогонку, — надо же кровь остановить.

Жаб всполошился:

— Кровь? Где кровь? Откуда кровь? — и попытался посмотреть на свою спину. Ну, это и нам, у кого есть шея, не всем удается (кроме котов), а уж Жабу-то!

— Не боись, не помрешь, — успокоил я его, капнул мертвой воды, принесенной мне Лёней, положил жабье перо рядом с перьями Петуха…

Лёня рядом переступала с ноги на ногу, слегка вздрагивая от нетерпения.

С магической точки зрения перья были совершенно идентичны.

Зато физически отличались очень и очень.

Во-первых, по весу.

Во-вторых, по мягкости — жабьи перья оказались очень жесткими и кололись, как не слишком острые иголки.

В-третьих, стержни петушиных перьев были полыми, как то перьям и полагается.

А у жабьего пера стержень был плотным, однородным и вроде бы как металлическим.