Святослав Аладырев - Извек

Глава 13

Аман—Гельтулей очнулся от звона в ушах. Башка трещала, будто побывала между воротами и стенобойным бревном. Глаз не открывал. Еле дыша, чувствовал как каждый удар сердца, гранёным гвоздём, пробивает голову.

Не слышал ни шороха трав, ни трелей жаворонков, только звон и удары сердца. Ощущая, как что-то лопается под черепом, разлепил глаза. Удивился, что не увидел ни шайтана ни его слуг. В размытых полосах путались зелёные пятна. Пока пытался навести в глазах резкость, между ушами протекла гордая мысль: Зелёное — это хорошо, значит попал к Аллаху. А уж всевышний не забудет своих верных сынов.

Однако, зрение постепенно прояснялось, а вместе с ним приходило разочарование. Перед носом косо маячили стебли ковыля, подбитые подшёрстком зелёной травы.

Гельтулей попытался пошевелиться. В голове зазвонили медные била, усиливая и без того неслабую боль. Перевернувшись на спину, уставился в небо, попытался вспомнить кто он и зачем здесь, но память цепляла только вчерашний вечер, ужин и выход в дозор.

Собрав силы, неуклюже, как малое дитя, встал на четвереньки. Постоял отдыхая. Затем, борясь со слабостью, начал взгромождать себя на ноги. Когда тьма в глазах рассеялась, увидал коней. В десятке шагов заметил тело Каймета. С первого взгляда понял, что тот мёртв. Двинулся к лошадям. У потухшего костра никого не было. Вокруг покоились сёдла, бурдюки и дорожные мешки. Степняк покачался на нетвёрдых ногах, коснулся трещащей головы и двинулся к своему коню. По дороге подобрал седло, но через несколько шагов понял, что легче подвести коня. Бросил поклажу, сходил за жеребцом и, едва не падая, оседлал. Как древний аксакал, долго и осторожно всползал в седло. С высоты заметил ещё несколько тел, подъехал ближе.

Долго рассматривал убитых, складывая по кусочкам общую картину побоища. По отпечаткам не хазарских сапог понял, что нападавший был один. Однако, вид жутких зарубов, сделанных с нечеловеческой силой, поразил бы и видавших виды воинов.

— Аллох экбер, — пробормотал Аман—Гельтулей. — Шайтан, в человечьем обличии… Назад, назад к Хану! Один в поле не воин, а Гельтулей не глупый урус, чтобы доказывать обратное. Надо брать большой отряд. С одним десятком воинов, даже по окраинам росских земель не проедешь.

Руки уже направили коня в обратный путь, когда в больную голову пришла мысль взять заводного коня. Вернулся, ухватил скакуна десятника и, привязав узду позади себя, поспешил в стан Радмана. Боль в голове выматывала силы. От тряски в глазах темнело и плыли причудливые красно-чёрные узоры. Два раза менял коней, на третий раз не выдержал, сполз в траву и провалился в глубокую чёрную яму сна.

Очнулся затемно. Боль, чуть отступив, притаилась в затылке. В брюхе мутило, будто съел гнилого мяса. Отвязав бурдюк, сделал пару глотков и еле удержал выпитое в себе. Постоял, справляясь со слабостью, снова заполз в седло.

Скакал до полудня, пока далеко впереди не показалось дымное марево становых костров. Оба скакуна уже роняли пену, однако вид становища придал всаднику силы и Аман—Гельтулей хлестнул коня сильней. Скоро, от россыпи шатров, навстречу вытянулись пыльные хвосты за чёрными точками всадников — от стана мчались самые лютые из личной охраны хана. Расстояние быстро сокращалось. Конь начал хрипеть, когда удалось разглядеть встречавших. Гельтулей, еле держась в седле, махнул рукой. Всадники на ходу развернулись и, образовав полукруг, помчались вслед.

До роскошного шатра хана оставалось не больше броска копья, когда запалившийся конь пал. Аман сильно ударился о конскую шею и закувыркался по земле. Скакуна десятника Салмана развернуло тяжестью павшего собрата. Он со всего ходу перекувырнулся через голову, мощно грохнулся на спину и, в агонии, начал сечь копытами воздух.

Аман — Гельтулей остановился в глубокой пыли, потеряв всякое понятие где верх, где низ. Покрасневшие белки глаз беспорядочно блуждали, разбитый нос и глубокие ссадины чернили пыль частыми каплями крови. Шевелился нелепо, руки то махали невпопад, то черпали высохшую и перемолотую копытами землю.

На шум и крики из шатра показался хан. Небрежно отбросив тяжёлый полог, шагнул к Гельтулею и остановился, рассматривая грязную копошащуюся массу под ногами. Лоснящееся лицо Радман—хана могло сойти за славянского идола, если бы не раскосые глаза, в которых власть и смерть теснили друг друга.

Хан молчал. Терпеливо разглядывал одного из десяти, посланных разъездом по окраинам Киевских земель. И вот теперь лазутчик, скорее всего единственный уцелевший, барахтался еле живой в десяти шагах от загнанных насмерть коней. Наконец взгляд хана скользнул по толпящимся вокруг воинам, губы еле двинулись.

— Поднимите!

Подскочили двое, вздёрнули лазутчика как мешок с костями, выровняли тело и подняли мотающуюся голову. Третий догадливо плеснул в лицо холодной водой. В глазах Гельтулея проступил образ Радмана Лихого. Хан в упор смотрел на вернувшегося лазутчика. Наконец, когда зрачки Гельтулея перестали блуждать, прозвучал короткий, как удар ножа, вопрос:

— Почему один?

Из пересохшего горла Амана вырвался каркающий звук. Степняк поперхнулся, болезненно морщась проглотил вязкий пыльный ком в горле и с трудом прохрипел:

— Иблис… Все убиты… Иблис вселился в уруса… Ночью убил всех…

— Иблис? — улыбнулся молодой хан. — Почему тебя не убил?

— Подумал, что убил… Аллах помог… не дал умереть.

Радман покачал головой, губы растянулись в недоверчивой усмешке. Не сводя взгляда с Гельтулея, коротко распорядился:

— К лекарю! К вечеру должен быть жив и говорить со светлым умом.

Он развернулся и медленно скрылся за пологом шатра, где его ждало более приятное дело. В стане уже знали, что хан выбрал себе юную пленницу из захваченных недавно полонян. Именно она и должна была принести хану потомка, который прославит род Радмана в веках. Так предсказали звёзды, которые никогда не ошибались. Оказавшись в полумраке шатра, Радман быстро забыл о вернувшемся Аман—Гельтулее. Он видел лишь широко раскрытые глаза избранницы звёзд. Едва рука хана коснулась пряжки расшитого золотом пояса, как наложницы, приставленные следить за дорогой добычей, понятливо упорхнули прочь. Заметив, что полонянка сжала зубы и обречённо закрыла глаза, Радман улыбнулся.

— Стерпится и слюбится! — вспомнил он пословицу, услышанную в русском плену и, по-хозяйски, шагнул к дрожащей пленнице…

Когда, после долгих утех, вновь вышел из шатра, солнце уже смялось у окоёма, будто кусок теста, замешанного на огне и крови. Радман глянул на догорающее небо, расправил плечи и неспешно направился к шатру лекаря. Следом двинулись пара телохранителей, даже в становище не спускавших с него глаз. Только полог шатра мог отрезать Радмана от охранников, но когда хан находился в шатре, к двоим у входа присоединялись ещё шестеро, окружая шатёр со всех сторон.