Александр Зорич - Первый меч Бургундии

Заочно Сен-Поль относился к Доминику с симпатией. Ещё бы нет!

Пристрелянный глаз Сен-Поля сразу же распознал в Доминике бургундского перебежчика. Причем распознал даже из своего провинциального удаления, показав тем самым, что его зрение работает и в условиях нулевой видимости.

Далее. Каждый новый персонаж из бургундских палестин был для Сен-Поля очередным колючим тактом из плача по св.Себастьяну, в мучениях которого он узнавал свои, ведь о том мало кто помнит, но в частности Себастьяном, а именно Жаном-Себастьяном нарекли его при крещеньи.

Вести из Бургундии были болезненны, но Сен-Поль не был мазохистом. Каждый беглец был позорным голом в ворота, возле которых он, Сен-Поль - беспомощный вратарь. Сен-Поль был едва ли не единственным, кто не отнесся критически к побасенке о явлении Девы Марии, рассказанной Домиником, хотя и не обнажил своего особого доверия к этой истории, даже услышав её из светских уст в восьмой раз, неизменно сопровождаемую смешками, ул-лыбочками и кощунственными реминисценциями с Жанной.

"Особым" своё доверие Сен-Поль полагал потому, что уж он-то знал доподлинно, как непросто слагать расписные враки, прикрывающие невдалый жребий быть не с Карлом и не в Дижоне. И он знал, что реализовать подобное вранье невозможно без особого магнетического дара, которым сам он, увы, не обладал. Вместо него Сен-Поль располагал обширным наследством и был достаточно трезв для того, чтобы понимать: в своё время милая Франция в лице Людовика распахнула ему объятия только благодаря этому.

На вопрос, почему Сен-Поль был уверен в том, что модник и добровольный гладиатор Доминик так или иначе бургунд, есть тысяча правильных ответов. Да хоть потому, что во Франции не умеют ни одеваться, ни фехтовать, и Сен-Поль уже имел возможность в этом убедиться. Возможность длиной в двадцать лет.

Сен-Поль прибыл в Париж, как это обычно делал, по весне. По опыту он знал, что если не поручкается с монархией весной, когда налицо определенный подъём всего и во всём, то придется отложить визит до следующего марта, а это довольно невежливо.

Про Сен-Поля говорили, что он "отошел от дел", что он "на покое", как говорили бы о доне Карлеоне. Но это вовсе не значило, как в случае с отцами козы нашей ностры, что его разбил коварный политический паралич. Что мир насилия и интриг ему вдруг опротивел, а его вселенная под сурдинку сколлапсировала до рыбалок, садоводства и перелистывания прессы.

Нет, в политике Сен-Поль всё ещё многое мог. Другое дело, что не хотел. Как, собственно, и в любви. Примечательно, что любовь для него подразумевала политику и, ясное дело, наоборот. Они казались Сен-Полю равноважными и равновеликими партнерами диалектической кадрили. Одно не мыслилось без другого. Вот почему, обнаружив неспособность и нежелание наслаждаться чужой плотью или своим чувством с прежней мощью, Сен-Поль тут же свернул всякую деятельность при дворе задолго до политической импотенции. "Дипломатия - это поцелуи", - говаривал граф Сен-Поль, правда, не уточняя почему.

Не удивительно поэтому, что, отважившись обречь себя в текущем мае на неизбежное политиканство, Сен-Поль выписал из-под Нанта Сесиль, одну из своих прежних более-менее постоянных подруг. Она была необходима для равновесия, которое всё ещё виделось Сен-Полю этакими качелями, на одной сиже которых власть, а на другой - любовь (или полномочные представители того и другого).

Сесиль, хоть и была на тридцать пять лет младше графа, всё равно казалась какой-то больной и мятой. Впрочем, на её говорливости это никак не отражалось. "Зато", как любила начинать сама Сесиль, зато она прибыла ко двору на пять дней раньше Сен-Поля и уже была в курсе всех дел.

Сен-Поль, предоставив в распоряжение Сесиль своё правое ухо, вел её под руку, умело лавируя среди компаний и кружков, занятых беседой. Прямо под пятками, в туфлях, у него были кипарисовые стельки-обманки - они прибавляли росту, делали стройней и устраняли неприятный запах туфельного грибка.

- А вон тот стройный блондин - это и есть Доминик, Рыцарь-в-Алом. Тот, что наделал много шуму в январе, да и потом тоже гремел. Мой муж, уж до чего ревнив к чужой славе, и тот однажды в сердцах назвал его первым рубакой Парижа. Представляешь?

- Представляю, милая. А как же!

Брезгливо проигнорировав невольно проклюнувшегося из несуществования мужа Сесиль, граф неспешно навел на резкость. Доминик. Как же не помнить! К концу февраля ему уже стало казаться, что все другие Доминики во Франции повыздыхали, зато о единственном уцелевшем Доминике все три сословия, наверное, для компенсации, говорят теперь даже в бреду - он для них герой, символ и майское дерево всякой светской круговерти. Стать знакомая. Знакомая манера стоять, завернув одну ногу за другую. Определенно, чей-то сын. Только чей?

- Ты меня ему представишь, хорошо?

Невольно Сен-Поль вогнал Сесиль с такое смущение, что она даже остановилась. Кстати, ещё одиннадцать лет назад граф утвердил гипотезу, согласно которой стоя смирно Сесиль гораздо легче краснеть, в качестве одного из неоспоримых физических законов, ведающих палитрой окружающего мира.

- Ты знаешь, я сама ему ещё не представлена, - виновато сверкнула глазами Сесиль, нежно-малиновая от ключиц до корней волос.

- Это не беда, как-нибудь образуется, - утешил её Сен-Поль, с горечью отмечая, что спокойная широта его взглядов, его рассеянная готовность смиряться и идти на попятную перед любым конфузом выдают его стариковство более, чем сутулая спина, дряблая кожа или шамканье над костлявой дичиной. "Бедняжка, наверное, успела в него по уши влюбиться", - походя пожалел он Сесиль, однако отвести взгляд от белокурого затылка Доминика так и не смог. Что-то в нем было френологически родное.

- Так кто, ты сказала, его батюшка? - продолжая изучать спину Рыцаря-в-Алом, поинтересовался Сен-Поль.

Чтобы сгладить статичность сцены разглядывания, в которой было что-то от посещения зверинца, граф приобнял Сесиль за талию. Все приличия были Сен-Полю до лампочки. Особенно когда дело касалось мужа Сесиль, которому никогда не писаться бы через "де", если бы не Сен-Поль, которому никогда не заграбастать такую сочную рыжеволосую молодуху в жены, если бы опять же не Сен-Поль. Сам граф давным-давно и очень дальновидно обезопасил себя от матримониальных соблазнов, торжественно поклявшись на пороге недоштукатуренного склепа жены, что останется вдовцом до скончания времен, под которым, в соответствии с расхожей эсхатологической натяжкой, разумелась всего лишь смерть.

- Не важно, не важно, кто его отец, - зашипела, задыхаясь и обмирая от счастья, Сесиль и, не найдя ничего уместнее, что было дури дернула графа за рукав. - Он идет к нам! И Его Величество тоже...