Антон Карелин - Дорога камней

— Сообщество, — ответил воин, в голосе его были вера и медленно разгорающийся жар. — Идея. Сказка, ставшая явью, благодаря которой мы победили в войне, что смела твердыни из твердынь. Ради которой мы умирали и возрождались из пепла и огня. Ради которой было создано и существовало до сих пор Объединённое Светлое Воинство, тысячи солдат которого мы предали уже сейчас. На этой чаше ушедший старик, который уже не вернётся, не выразившаяся, но внутренне гениальная жизнь которого теперь сочтена. И ещё на этой чаше Он. Тот, кто создал этот мир и всех нас. Кого мы предаём в том числе. Тот, кто не виновен в его медленном падении, в слишком долгих мирных временах, в желании править у тех, что готовы выстроить собственный храм власти и войне. Не прошло и часа с подписания бумаги, а они уже делят войска и пытаются купить то, что было создано ради Идеи, выше которой мы пытаемся стать; а ведь она угасла и благодаря нам!.. Он не виновен в том, что Храмы, основное оружие Идеи, слишком поздно пробудились от умиротворяющей дрёмы и поняли, что долгие годы уже, как замкнулись на самих себя.

На сей раз молчали женщина и эльф. Молчали долго, несколько раз переглядываясь, но так и не решаясь начать. Не будучи готовыми. Воин почти победил. Но затем осознание пришло.

— Ты прав, — снова кивнула женщина, и на сей раз слова давались ей легко, рождаясь в открытом сердце, перетекая в разум слушающих её. — Мы медлили слишком долго, и теперь уже слишком многое упущено. Ты говоришь о действительно ценном, о том, что дало возможность долгим десятилетиям, столетиям спокойствия, развития и добра, что уничтожило хаос и держало зло в сильных, карающих руках. Но, кажется, ты жаждешь возвращения того, чьё время уходит. Уже ушло.

Лицо воина на мгновение дрогнуло, словно в грудь его вонзилось копьё, будто упала перебитой ведущая рука, и выпал из сведённых пальцев тяжелеющий меч.

— Дух истинных победителей вечен, — негромко, но с трудом ответил он. — Армии лучше староимперской не было никогда и нигде. Вспомните... — Он не договорил. Не смог. Не стал.

— Сейчас она уже не та, — сказал эльф, в голосе его была рассудительная печаль, — как и все остальное вокруг; это правда: время старой светлой Идеи прошло. Ничто не угрожает нам так, как угрожало раньше. Нет орочьей Орды, и нет опасности, что могла бы связать воедино раздроблённость сотен нынешних малых миров.

— Осталась суть.

— Ты сможешь сохранить её? Сам? Сможешь возродить то, что угасало в течение веков и за что не берётся даже Он?.. — Голос эльфа стал звенящим, как было всегда, когда он оказывался бесспорно и беспощадно прав.

— Наш уход будет предательством, — тяжело бросил воин, переводя взгляд с женщины на него, — для каждого из тех, кто нуждается в нас. Для каждого из простых — земледельцев, ремесленников, служащих и солдат. Для детей, чьё будущее мы предаём.

— Мы — не игрушка в руках желающих чудес, — голос женщины был суров, — при всей самоотдаче и любви Храмы никогда не станут одной из Гильдий Империи.

— Они не являются ею.

— Следуя этой дороге, вскоре могут стать.

Воин молчал больше минуты. Когда он поднял неподвижное, непроницаемое лицо, глаза его были холодны.

— Вы думаете, нет способа удержать прежнее никаким путём, кроме кровопролития?

— Все остальные не видят иных путей, даже царственные дети, чьи игры становятся выражением общих стремлений, — сказала женщина.

— Нет дороги, кроме верной, остальные — песок, — ответил эльф. — Но нет дороги, кроме той, что будет, а общее будущее выбирать не нам.

— Мы не всесильны, — кивнула женщина. — Не стоит строить иллюзии на песке, он растекается и тает под набежавшей волной. Совет, Гильдии, массы обществ, групп и просто людей, целые пласты желают лишь одного — изменений. Кто-то жаждет смены правления, кто-то, знающий и достаточно сильный, стремится к изменению структуры власти вообще; дети играют в возможность стать на место своего Отца. Из всех них добьётся победы тот, кто будет решительнее, но спокойнее, мудрее. Тот, кто не станет ввязываться в борьбу и начнёт строить, когда остальные устремятся разрушать, — чтобы в итоге каждому из борцов было куда прийти после жарких баталий, где промыть раны, выпить воды и уснуть. Потом проснуться, с горечью осматривая разрушенное, и понять, что наступает время созидать. И не важно, какой к этому моменту станет Империя; все, что мы потеряем, теряя её, мы окупим и вернём, приобретя кроме прочего ещё и непогрешимость мудрых, не вступивших в общую свару, и снова став родительской опекой для тех, кто должен успокоиться, расчистить завалы и построить заново другой мир.

— Храмы, — добавил эльф, пока эхо её сильного голоса ещё висело в тишине, и пыльные завесы колыхались далеко наверху, — действительно могут восстановить то, что утеряно. И излечить тех, кто будет нуждаться в этом после войны. Неразумно было бы менять все это на краткий выплеск накопленного, ещё одну, пусть яркую, струю водяных красок в общем акварельном пейзаже грядущей борьбы.

Воин долго молчал. Лицо его оставалось бесстрастным, лишь пальцы шевелились едва-едва, словно он перебирал струны лютни.

— Мне бы хотелось увидеть Императора, — наконец со вздохом заметил он. — Задать Ему вопрос, услышать Его ответ. Понять Его.

— Не тебе одному, — вздохнула женщина. — Но Он по-прежнему далеко.

— Не буди Среброокого, Он спит высоко, — смежив веки, прошептал эльф, лицо которого заметно для этих двоих стало грустным, — птицам не добраться до крыши небес, как нам никогда не взлететь под облака... Ты ничего не сказал о предвидении, брат, — неожиданно повернувшись к воину, сменил тон и тему он. — Не хотел начинать до того, как решение будет принято?

— Не хотел. — Воин отрывисто кивнул, меняя позу, опираясь на обе руки, откидываясь назад. — Тем более что ничего конкретного сказать не могу.

— Но все же?

— Я видел горы и леса, дикие северные ветры трепали волосы спящей земли, живущей по своим законам вдали от порождённых ею людей. Покой и вечность были во всем, что виделось мне... И единственное, о чем все время думал я, — как сохранить то, что уходит, как не дать ему уйти. — В голосе его было далёкое, невыраженное и невыразимое отчаяние сильного, чья сила уже не способна изменить ничего. Он замолчал.

Наступила тишина. Солнечные лучи сверху поблекли, укрытые текущими по небу облаками, которые даже в этот жаркий июльский день гнал неспокойный ветер. Женщина, воин и эльф думали каждый о своём, касаясь мыслей друг друга лишь радужной поверхностью своих.

— Твои предвидения ценны, ты знаешь, — отметила наконец русоволосая дочь андаров, мать каждого из тысяч и тысяч прихожан. — Теперь я понимаю твою тоску. Я вижу, почему ты так защищал уходящее... Ты видел настоящий, бесценный покой, столь далёкий от нас, и, думаю, это был знак. — Она вздохнула, и лёгкий вздох её всколыхнул медленно кружащуюся, никогда не оседающую в этой башне пыль. — Мне ясен твой страх, брат. Я думаю, нам предстоит потерять все это очень надолго. И несмотря на наш выбор не вступать в бой, нам будет трудно остаться в стороне... когда будут нападать на нас.