Александр Прозоров - Заклинатель

– Поосторожней все же, – попросил его Лисьин. – Топор есть?

– Как же без него в пути, батюшка?

– Тогда езжай. В усадьбе роздых получишь.

Верховые помчались дальше, одолевая километров по восемьдесят за день. Ржев, Бобровка, Нелидово. На третий день с неба посыпался мелкий противный дождь, тут же превратив тракт в грязное месиво. К счастью, не очень глубокое, меньше чем в ладонь. Брызг, пачкотни много – но ни ноги скакунов, ни колеса многочисленных повозок в грязи не вязли.

– Хлеб в такую погоду не убрать, – недовольно поглядывал на небо боярин. – Не высохнут снопы. Погниет все в поле. Скорей бы домчаться!

Но раскисший путь отнюдь не добавлял путникам скорости. Только на девятый день они добрались Великих Лук. Уже темнело, и Василий Ярославович решил заночевать на подворье. Заодно и приказчика проверить.

Здесь все было в порядке: никого постороннего, камнеметы и припасы на месте, в амбарах – все учтено и разложено. Афанасий на все вопросы отвечал толково, не путался, глаза не прятал. Настроение после этого у боярина поднялось, и он даже выпил с приказчиком вина, не пожалев для хорошего работника дорогой мальвазии. А поутру путники увидели теплое яркое солнышко и совершенно чистое небо, словно и не поливало их дождем полную седьмицу без перерыва. Они поднялись на коней, вскоре выехали из города, перешли на рысь – и уже через два часа спешились во дворе усадьбы.

– Ну наконец-то! – встретила на крыльце своих мужчин Ольга Юрьевна. – А я уж испереживалась. Нет и нет вас, нет и нет. Уж не знала, чего и думать. – Она обняла мужа, прижавшись к нему на несколько мгновений, потом поцеловала в лоб Андрея: – Вернулся, чадо мое. Ой, а чего это ты обрился весь?

– А ты как думаешь, матушка? – хмыкнул Василий Ярославович.

– Я? – чуть отступила женщина. – Для почета, верно? Молод ведь он. Да и надела своего нет.

– Боярин Андрей Лисьин ныне имя нашего сына. По велению государя и общему боярскому одобрению в переписные листы включен он как боярин, и жалованье ему на том положено в двенадцать рублей без службы![27 – 12 рублей боярин получал в мирное время, а на период участия в походе плата утраивалась. И это помимо необлагаемого налогами дохода, что приносило ему имение.]

– Боярин ты мой, – опять обняла Зверева хозяйка, сняла тафью, погладила покрытую мелким ежиком голову. – Колется… Боярин…

– Вечером ради такого дела пировать указываю всем, без исключения. А коли провинности у кого – прощаю! – объявил Василий Ярославович. – Праздник у нас, молодой Лисьин боярином стал. А сейчас вели баню стопить. Неприятная ныне была дорога. Промокли все насквозь.

Вопреки обычному, за стол они с дороги не сели. А чего садиться, коли только что, почитай, завтракали? Андрей поднялся к себе, скинул епанчу, ферязь, растянулся на перине.

– Боже мой! Мягкая постель! Кажется, я уже и забыл, что это такое.

– Доброго тебе дня. Андрей Васильевич. Боярин Андрей Васильевич, Варенька, боярин, – поправил девушку Зверев, рывком поднялся, обнял ее и крепко поцеловал в губы. – Никак, навестить решила?

– Матушка Ольга Юрьевна постель велела застелить. Разобрана была, пока вы в отъезде…

– Ну вот, – усмехнулся Андрей. – Все в делах, в делах.

Он поднялся, нашел среди вещей сверток с платком и протянул Варе:

– Вот, это тебе.

– Ой, боярин… – ахнула она, развернув узорчатую ткань. – За что же милость такая, Андрей Васильевич?!

– Просто подарок. – Зверев опять привлек к себе девушку, стянул с ее головы платок и пригладил волосы. – Подарок.

Первый день, как обычно, практически пропал. Пара часов минуло, пока истопилась баня, еще столько же холоп и двое бояр отогревались в парилке после долгого пути, половину которого пришлось одолевать в мокрой одежде. После бани был обед, который к вечеру перешел в пышный богатый пир, завершившийся только поздно ночью.

Зато утром Андрей смог впервые за минувший месяц взять лук и пойти на берег озера к уже похожему на мочалку березовому пню. Что бы там ни говорили, будто раз полученный навык остается навсегда – но если его постоянно не подкреплять, то через годик за двести метров не то что в человека, в лошадь не попадешь.

Расстреляв по два колчана сперва с двухсот, потом с трехсот метров, молодой боярин вернулся в усадьбу, позавтракал с холопами – хозяин с хозяйкой к столу не вышли, – после чего поднялся в седло и помчался на Козютин мох.

Перед пещерой было пусто, а потому Зверев бросил поводья в малинник, вынул из сумки тряпочный сверток и смело спустился вниз.

– Здрав будь, мудрый волхв, переживший века. Долгие тебе лета, Лютобор, свиной окорок, щуку вареную с шафраном и баклажку хмельного меда. Сам, извини, не буду. Вчера пировали, так я ничего хмельного видеть не могу.

– Весел ты, смотрю, отрок, – поднял глаза на ученика колдун, который помешивал какое-то варево в стоящей на углях, маленькой глиняной плошке.

– Боярин я отныне, Лютобор. Мелочь, но приятно. А ты чего делаешь?

– Да вот, любовное зелье для одной молодухи творю.

– Зачем? Ты ведь сам меня учил, как нужно девиц и молодцов привораживать. Берешь любой напиток или еду, наговариваешь: «Лягу я, добрый молодец, помолясь, встану я, благословясь, умоюсь росою, утрусь престольною пеленою, пойду я из дверей в двери, из ворот в ворота, выйду в чисто поле, во зеленое поморье. Стану я на сырую землю, погляжу я на восточную сторонушку. Воссияло красное солнышко, припекает мхи-болота, черные грязи, сушит травы высокие, сушит ямы глубокие, сушит обрывы крутые, сушит земли ровные. Так бы припекала, присыхала девица ко мне, добру молодцу, – очи в очи, сердце в сердце, мысли в мысли. Спать бы без меня не засыпала, гулять бы без меня не загуляла, и лишь обо мне одном кручинилась, меня помнила, обо мне думу думала». Потом наговоренной пищей жертву угощаешь – и готово. Или на дым присух послать можно. Тебе-то зачем варить?

– Еду-питье из чужих рук не всякий возьмет, на дым заговор не самый надежный. Чем ближе ты к жертве своей подбираешься, тем надежнее порча выйдет. Мне добра девица от любого своего несколько волос и ногтей принесла. Считай, плоть его добыла. Я сейчас зелье сварю, а она потом на след ему выльет. Вот это надежно будет, никуда не денется.

– При чем тут порча? Ты же говорил, любовное зелье варишь!

– А ты думаешь, приворотом волю чужую ломать – это не порча?

– Если это порча, зачем же ты ее творишь, волхв?

– Просят – вот и творю, – невозмутимо ответил старик. – Всем мил не будешь. Посему тем, кто приходит, и помогаю. Отчего не одарить радостью хорошего человека, доброго гостя?

Чародей снял плошку с углей, поставил на пол рядом с очагом, со стоном распрямился: