Александр Прозоров - Заговорщик

– А ты ныне кто, чадо? – В голосе древнего кудесника послышалась усмешка. – Нечто сам не ведаешь, в чем наша с тобой сила? Наша сила в мудрости, а не в могуществе. Мы не можем обрушить на врага камни, но знаем, какой камушек толкнуть, чтобы на него сошла лавина. Но ни ты, ни я, ни кто иной не заставит лавину покатиться вверх по склону. Мы можем спасти увечного от антонова огня, язв и плохого сращения. Но исцеляться больной должен сам. Мы можем заглянуть в будущее или прошлое, но не способны его создать.

– Ты уверен в этом, мудрый волхв?

– Нет, чадо. Ныне постиг я, что праотец наш, могучий Сварог, создал сей мир слишком сложным для моего понимания. Всего десять лет тому знал я несокрушимо, что роду русскому отведен на земле весьма малый срок и сгинет он через тридцать лет бесследно. Ныне же вижу, как камешек малой толкнул лавину нежданную, и отрок слабый из обреченного страдальца стал правителем великим; как враг, что истреблять нас хотел, ныне в друга оборотился и ради царствия нашего с ворогом закатным бьется. Посему теперича опасаюсь я слово свое давать о том, на что обречено грядущее рода Сварогова и земли русской…

– Ты кого обозвал булыжником, старик? – усмехнулся Зверев.

– Того, кто толкнул лавину. – Руки Лютобора продолжали скользить по его ногам.

– Надеюсь, теперь ты больше не собираешься помирать?

– Свой срок отмерил я себе, равный сроку рода русского, чадо. Род оказался сильнее, и я рад искренне сему чуду. Но я устал, чадо. Мне нужен отдых. Мыслил я, глаза мои сомкнутся в день горести и печали. Но коли они закроются в дни радости и торжества, то покидать сей мир станет лишь приятнее.

– Не покидать его вообще будет еще лучше.

– Должен же я исполнить хоть одно из своих предсказаний, дитя мое? – Лютобор накрыл его лицо холодной ладонью. – Исцеляйся, чадо, исцеляйся. Из трех врагов, что истребить желали внуков Свароговых, из царства восточного, царства южного и царства закатного покуда ты одолел лишь одного ворога. Ныне восток стал не злым, а дружеским. Но бремя твое не исчезло. Ты сам выбрал сей путь, ты сам захотел изменить вселенную и перевернуть грядущее. Так исцеляйся! Дорога ждет тебя, сын созидателя всего сущего…

А затем настало утро – и Андрей так и не понял, приходил к нему учитель на самом деле или это был всего лишь сон.

– Доброе утро, сынок, – приоткрыла дверь Ольга Юрьевна. – Велеть каши принести?

– Спасибо, мама, чуть попозже. А пока Пахома покличь, помощь нужна от дядьки.

– Сейчас, сынок, обожди.

Взъерошенный сильнее обычного холоп явился спустя минуту, виновато потупился:

– Звал, княже?

– Звал, звал. Одеяло откинь и держи лубок на левой ноге. Крепко держи, чтобы не болтался.

– Так, Андрей Васильевич?

– Да… – Зверев начал крутить из стороны в сторону ступней, стиснув от боли зубы. Глаза заслезились. – Чего молчишь? Сказывай чего-нибудь!

– Все в порядке, Андрей Васильевич. То есть жаль, конечно, но в порядке.

– Что плохо? Что жалко? Что в порядке?

– Ну, холопов, что на дороге побило, четверо было убито, а остальные поранены. Кто сильнее, кто слабже. Так еще двое ныне преставились, пожалей их души, Господи. Четверо же на поправку идут, вскорости в седло сажать можно.

– Ой, мамочки, как оно… Кто нападал, спросили?

– А некого оказалось, княже. Побили всех на месте. Было-то всего два десятка. Татары сгоряча и порубали.

– Жалко… Ты это… Друцкому посыльного отправь, пусть знает, что я ранен. Пусть пока на меня не надеется.

– Ты чего делаешь, ирод?! – Ворвавшись в светелку, боярыня принялась рьяно дубасить холопа. – Не видишь, больно ему?! Не видишь, плачет?!

– Оставь его, мама! – взвыл Андрей, когда холоп, уворачиваясь, дернул за лубок. – Оставь, так нужно! Нельзя долго просто так валяться, суставы срастутся. Двигать ступнями нужно, двигать. Или потом ходить не смогу. А он лубок придерживает.

– Да? – Боярыня отпустила волосы несчастного дядьки. – Так давай я придержу.

– Нет, мама, тебе нельзя. Ты меня жалеть начнешь. А жалость, она иногда только вред приносит.

– Может, хоть кваску принести?

– Кваску можно, – согласился Зверев. – Только ты, пожалуйста, не смотри. А то Пахом пугается.

– Как же ты терпишь все это, кровинушка моя?

– С радостью, – соврал Андрей. – Болит – значит, срастается.

– Ладно, делайте, что хотите, – махнула рукой боярыня и ушла.

Вместо нее появился отец. Не меньше получаса он наблюдал за стараниями Андрея, потом подошел ближе, похлопал его по плечу:

– Я горжусь, что у меня такой сын, Андрей. Пусть один, но зато – ты.

Но после завтрака в светелку опять пришла скука. Глядя в щель приоткрытого окна, Зверев вдруг подумал, что тоскливо на Руси бывает, верно, не ему одному. И если кто-то вдруг начнет здесь торговать забавными историями, что можно почитать долгими зимними вечерами, то заработает на этом наверняка никак не меньше, чем на лесопилке или судоверфи.

– Пахо-ом! Ты где?! А ну, организуй мне быстренько чернила и бумагу. Не все в потолок князю твоему плевать, есть дела поинтереснее.

– Что сказываешь, Андрей Васильевич? – заглянул в дверь холоп.

– Чернила, перо, бумагу, – загнул три пальца Зверев, подумал и опустил еще один: – И гонца в Великие Луки пошли. Пусть запас и того, и другого купит.

Писательским мастерством до этого момента Андрей никогда не занимался, поэтому просидел над первым чистым листом довольно долго. В голову ничего не шло.

– Ну и ладно. Если врать не получается, нужно просто какой-нибудь фильм из будущего пересказать…

Лист все равно оставался чистым. Князь Сакульский подозревал, что истории про «Матрицу», «Терминатора» или «Хищника» здешней публикой будут восприняты, мягко выражаясь, с непониманием.

– Есть, вспомнил! Граф Дракула! Он всего лет сто назад жил, если не ошибаюсь… – довольно ухмыльнулся Андрей, и перо наконец-то заскользило по коричневому листку:

«Сказание о Дракуле-воеводе. История сия была явлена миру достоверными летописями, найденными в Вышеградском замке валахского князя.»

Изложение истории, сложившейся в уме из четырех известных Звереву фильмов и сдобренных современными, известными ему реалиями, занял целых девять дней. Потом из Москвы примчалась с детьми Полина и едва не утопила его в слезах. При ней творить богохульные сказки не представлялось возможным – но зато жена и не покидала его ни на минуту, так что выздоравливать стало уже не так тоскливо.

Еще через полмесяца раненого навестил князь Друцкий. Привез исцеляющую ратные увечья воду из святого источника святого Владимира Ржевского, красивую бекешу, подбитую куньим мехом, и высокие медвежьи унты.