Елизавета Абаринова-Кожухова - Искусство наступать на швабру

– Да-да, – оживился Серапионыч, – читая такие документы, как бы приобщаешься к иной эпохе, ощущаешь связь времен...

– Однако тут всего пару страниц, – заметил Василий, достав дневник из стола, – а дальше чистые листы.

– Ну да, Кассирова же говорила, что это последняя тетрадка, -вспомнила Чаликова.

Разбирая не совсем четкий почерк, Дубов стал вслух читать:

– "28 октября 1898 года. Начинаю новую тетрадь своего дневника. Боюсь, что последнюю. Сегодня ко мне заходил милейший доктор Никифор Павлович. И хотя он всячески старался заверить меня, что дело идет на поправку, я понимаю, что дни мои сочтены. Ну что же, мне есть что вспомнить, оглядывая свою жизнь. Я была счастлива в муже и детях и дождалась даже внуков. Я была знакома с лучшими людьми своего времени, а с одним из них меня связывали и более тесные узы, хотя наши отношения с И.С., несмотря на все кривотолки, никогда не заходили далее некоего порога, отделяющего истинное чувство от того, что зовут греховной любовью. Как бы там ни было, я пронесла чувство к нему через всю свою долгую и, надеюсь, небесполезную жизнь". Так, ну дальше тут что-то о лекарствах, которые ей прописал Никифор Павлович... Ага, вот: "Не забыть бы дать указание Аннушке, чтобы после моей..."

– Ну, что же, что же? – нетерпеливо вопросил Серапионыч, когда молчание Дубова затянулось.

– А на этом рукопись обрывается, – показал детектив Наде и доктору пустые страницы. – Видимо, больше уже Татьяна Никитична в свой дневник ничего не записала.

– Да, но не могла же она оборвать дневник чуть не на полуслове, -возразила Надя. – Дайте взглянуть. Видите, вот здесь, возле скобок, остатки вырванного листа. На нем, видимо, и окончание записей.

– Ну-ка, ну-ка, – Василий извлек из кармана огромную лупу, с которой никогда не расставался, и внимательно рассмотрел то место, которое указала Надежда. А затем перевел лупу на соседнюю, чистую страницу. – Татьяна Никитична писала с сильным нажимом, – пояснил он, – и если на отсутствующем листе что-то написано, то можно будет прочесть оттиск... О, кое-что я уже вижу! Владлен Серапионыч, записывайте.

Доктор схватил со стола карандаш и листок бумаги, а Василий начал медленно, то и дело прерываясь, диктовать:

– ...смерти предать... предать огню... письма Ивана Сер... А дальше уж совсем ничего не разберешь.

– Ну ясно – предать огню письма Ивана Сергеича Тургенева, -подытожил Серапионыч. – И я понимаю Татьяну Никитичну – совершенно естественное желание, чтобы никто не копался в ее отношениях с писателем. Но потом она рассудила, что письма Тургенева – все-таки достояние мировой культуры, и вырвала этот листок.

– Уверена, что все было совсем иначе, – заявила Надя. – Татьяна Никитична оставила пожелание в силе, но Аннушка – вероятно, ее дочка или близкая подруга – не решилась уничтожить письма и оставила их в семейном архиве. А листок из дневника вырвала сама Софья Кассирова, чтобы...

– Ах, Наденька, вы опять за свое, – не выдержал Серапионыч. – Я уж представляю, в каких черных красках вы распишете ее завтрашнюю встречу с посредником!

– Нет-нет, дорогой доктор, на сей раз я не смогу отойти от объективной передачи информации, – обаятельно улыбнулась Надя. – Даже если бы очень этого захотела...

Разговор Софьи Кассировой и посредника шел в повышенных тонах, хотя собеседники старались особо не шуметь, так как дело происходило в людном месте, а точнее – в кафе "Кислоярочка", том самом, где неделю тому назад поэтесса совершила столь неудачную сделку.

– Ну, наконец-то вы проявились, госпожа Кассирова, – говорил посредник, теребя шляпу, лежащую у него на коленях. – А то я уж грешным делом начал думать, что вы получили деньги и смылись. А о моих процентах и думать забыли.

– Какие еще проценты! – взвилась Кассирова. – Этот ваш бизнесмен сраный, – последнее слово поэтесса выговорила с особым смаком, – вместо денег подсунул мне пустые бумажки! Я вообще осталась и без товара, и без денег, а вы с меня еще требуете какие-то проценты!

– Сами виноваты, сударыня, – хладнокровно парировал посредник. – Я вам его не навязывал. Вы сами просили, чтобы я вас вывел на покупателя. Вот и получили, чего хотели.

– Я хотела сбагрить товар и получить приличные бабки! – выкрикнула Софья и, спохватившись, заговорила тише: – Я давала верный товар, а что мне всунул ваш бизнесмен? – Кассирова извлекла из сумочки увесистую пачку, перетянутую банковской лентой, и чуть не швырнула ею в лицо собеседника. -Мало того что бумажек внутрь напихал, так даже сверху не настоящие баксы положил, а ксерокопию!

– Тише! – испуганно зашипел посредник, так как посетители уже начали обращать на них внимание. Лишь дама за соседним столиком, сидевшая к ним спиной, даже не оглянулась. Ни Кассирова, ни посредник даже не догадывались, что их соседка ни кто иная как московская журналистка Надежда Чаликова, а в сумочке, что висит у нее через плечо, спрятан портативный диктофон – ее верный спутник, побывавший вместе с хозяйкой во многих горячих точках бывшей дружной семьи советских народов.

Диктофон беспристрастно записывал слова посредника:

– А почему я должен вам верить? Покупателя я знаю давно и, между прочим, знаю как порядочного человека. Может быть, это вы сами бумажек внутрь наложили, а теперь вешаете мне вермишель на уши, чтобы, елки-моталки, процентов не отдавать.

– Ну так устройте мне встречу с этим вашим порядочным бизнесменом, -предложила Софья. – Больно уж хочется еще раз в его честные глаза посмотреть.

– Встречу? Это можно, – подумав, ответил посредник. – Но после того как заплатите десять тысяч. Ну ладно – пускай пять, но исключительно из уважения к вашему поэтическому таланту.

Кассирова театрально вскинула руку, едва не опрокинув кофе себе на платье:

– Боже мой, я только теперь догадалась – вы с ним в сговоре!

– А вот это уже клевета, – ухмыльнулся посредник.

– Ну так подайте на меня в суд, раз клевета, – "наезжала" Софья. -Ничего, я вас выведу на чистую воду!

– Сидеть будем вместе, гражданка Кассирова, – хладнокровно ответил посредник. – Вернее, сидеть будете вы за незаконную распродажу культурных ценностей...

– Какую еще распродажу?! – не выдержала Кассирова. – Распродажа -это когда за "бабки", а за резаную бумагу – не распродажа, а самый настоящий "кидок"!

– Что за выражения – "бабки", "кидок", – скорбно покачал головой посредник. – Можно подумать, вы не поэтесса, а не знаю кто! Лучше отдайте проценты, и расстанемся по-доброму.

– Чем отдайте? – истерично выкрикнула Кассирова. – Пустыми бумажками?!

Слушая эти словесные баталии, Чаликова понимала, что разговор идет по кругу и никакого конструктивного решения не предвидится. Однако Надежда продолжала записывать на диктофон все, что доносилось от соседнего столика – в слабой надежде, что в беседе промелькнет нечто такое, что поможет им с Василием выйти на верный путь.