Илья Носырев - Карта мира

— Разрешите даму на танец! — воскликнул бородатый.

— Конечно, красавчик! — отвечала Луиза, поглаживая бок Эмпедокла, словно вопрос был обращен к ней.

— Не сметь! — гневно воскликнул Поликрат. — Редьку в хвост получишь!

— Копыта отбросишь, — заверил его Эмпедокл, отвязывая от седла секиру.

— Гриву оборву, — парировал молодой, отталкивая Луизу в сторону от мощного крупа бородатого, к которому она так и льнула.

Эмпедокл одним движением прянул вперед; секира свистнула в воздухе и срубила прядь волосков с кудрявой головы Поликрата — но только прядь волос, не больше: у молодого кентавра была на редкость хорошая реакция. Он уже обнажил свою секиру и гарцевал вокруг противника, то делая ложный выпад вперед, то отскакивая назад. Он явно пытался спровоцировать бородатого на необдуманную атаку; однако тот не торопился.

Поликрат наворачивал обороты вокруг Эмпедокла, словно Луна вокруг Земли; бородатый неспешно поворачивался, слегка покачивая секирой, но не делая ни одного выпада. Молодой кентавр, напротив, хорохорился и время от времени замахивался, как бы для удара — но умудренного годами битв воина смутить было трудно.

Наконец после дюжины ложных атак Поликрат решился на настоящую. Он лениво помахал хвостом, оглянулся на обеденный стол — а потом молниеносно рубанул своим двойным топором по торсу своего противника.

Бородатый ударил левой рукой вперед и вбок; секира скользнула по броне, защищающей запястье и локоть. Поликрат потерял равновесие и сделал лишний шаг вперед — в тот же самый момент двойной топор Эмпедокла сверкнул своим лезвием на уровне его колена.

— АААА!!! — взвыл Поликрат неожиданно истошным голосом. Эмпедокл уже убирал секиру, пока его соперник, припавший к полу, пытался подняться на трех ногах. Кровь хлестала из открывшейся раны так, что зрители поневоле отворачивались. Благородных дам, впрочем, среди толпы не было, и в обморок никто не падал. Эмпедокла уже уводили под руки его друзья, едва отобравшие у него секиру.

— Вот что я называю настоящей силой! — сказала Луиза, без всякого сожаления бросив взгляд на свою любовь минутной давности. — Покатай меня, бородатый!

Она вспрыгнула Эмпедоклу на спину. Глаза того налились бесноватым весельем. Он помчался по залу галопом вкруг пиршественного стола.

— Ногу ему новую приделают, — успокоил Рональда Агвилла. — Это совсем несложно. Надо посмотреть, есть ли на складе запчасти.

Кентавры уже изрядно поднапились и принялись петь и танцевать, взявшись за руки. За столом остались только те, кто танцевать не мог в силу особенностей телосложения — русалки, а также те, кто считал это ниже своего достоинства, — Рональд, Агвилла, Иегуда и… Лукас.

Впрочем, нет: барон уже забрался на стол и принялся танцевать чардаш — нелепо, в одиночку, комично подпрыгивая и размахивая полами мундира. При этом он ронял рюмки, наступал в салаты, цеплял шпорами сапог окорока, раскидывая их по всему столу — а еще орал во все горло песню на неожиданный для чардаша мотив «Ах, мой милый Августин». Самого флегматичного человека зрелище не оставило бы равнодушным — он непременно возмутился бы. (Рональд уж хотел встать и задать трепку нахалу, но статус гостя и сообразные этому статусу приличия не позволяли решиться на такой шаг.) Кентавры же сгрудились у стола, хлопали и вовсю хохотали.

— Все прошло, прошло, прошло! — допел барон и рухнул со стола на стул, глухо стукнувшись черепом о высокую спинку. Едва отдышавшись, он тут же схватил кружку и влил ее содержимое в себя.

Я пью за свободу! — воскликнул он. — За то, чтобы белый и черный, двуногий и четвероногий, крестьяне и дворяне, волки и ягнята — все, все жили вместе! У меня есть мечта — да-с, господа, мечта![17]

— Свобода-это рай, — громыхнул смехом Полифем, тискавший в углу одну из Луизиных подружек. — Скоро вот от маркиза оставим рожки да ножки, тогда вы, кентавры, приходите к нам жить. Противники вы достойные, надо сказать, не мразь чародейская, как ваш хозяин.

— Придем, придем, — отозвались кентавры. — Что ж, топор войны с вами мы уже зарыли… Да и против крестьян ничего не имеем — что нам морду воротить, сами, чай, не дворяне и даже не добрые христиане…

— А что это у вас, барон, роза в петлице? — вкрадчиво спросил Агвилла.

— Я с вами, друзья мои! — воскликнул барон.

— Мы видим, что ты не в огороде и не в лесу, — захихикали кентавры. — Роза-то зачем?

— Я в высшем смысле! — воскликнул барон. — Я хочу сказать, что я считаю своими друзьями всех, кто за революцию и равноправие естественных людей! — напыщенно произнес Лукас.

— А позвольте полюбопытствовать, что такое «естественные люди»? — без тени усмешки в голосе спросил Агвилла.

— Естественные люди… это те люди, которые по естественному праву Руссо, — поспешно отвечал барон, надувая губы.

— Которые по естественному праву Руссо — что? Какой глагол-то вы пропустили? — не отставал Агвилла.

— Я хочу сказать, что люди имеют изначально! — краснея и надуваясь, произнес барон. — Что с самого начала времен они располагали! Цветы жизни и удовольствий, будучи сорваны, произвели кодекс естественных прав, да-с, да-с, Кодекс! мне не стыдно этого слова!

Териантропы хихикали, барон ерзал на стуле.

— И когда, обретаясь под сенью струй, люди осознали, да-с, осознали! — воскликнул Лукас. — Тогда пламя революции объяло и запылало!

— Знатная у вас космология, барон! — одобрил человек-орел. Кентавры уже не хихикали, а вовсю гоготали, стуча передними копытами в знак великого одобрения.

— Знатная… — этого слова барон явно испугался. — К знати я отношения никакого уже не имею! И не барон я никакой, а просто Лукас, можно даже товарищ Лукас.

— Гусь кентавру не товарищ! — гаркнул Эмпедокл, и это вызвало новую бурю гомерического хохота в зале. Барон, и без того не отличавшийся ростом, весь съеживался, теряясь за столешницей.

Впрочем, кентавры оказались народом отходчивым.

— Ладно, товарищ барон, не куксись! — добродушно сказал Эмпедокл и хлопнул Лукаса по плечу, да так, что тот врезался тонкими губами в край стола и потерял молочный зуб. — Кто к нам относится, как кентавр, к тому и мы по-кентаврически относимся!

И кентавры дружно поскакали в другой угол залы, где стали хватать девиц, бросать на спины, заставляя совершать с ними разного рода наезднические трюки.

Рональда уже подташнивало от этой пирушки: у него было такое чувство, что он попал на церемонию венчания в курятнике и теперь пытается взгромоздиться на насест, чтобы не ударить перед курами в грязь лицом, когда появится красавец-петух во фраке.

Надо было отсюда уходить — но он медлил, словно ждал чего-то.