Евгения Кострова - Лазурное море - изумрудная луна (СИ)

Когда мужчина повернулся к ней вновь, и стал приближаться, девушка вцепилась пальцами в покрывала, отодвигаясь как можно дальше к стене. Ее брови недоверчиво сдвинулись, когда человек поставил рядом с ней на кровати полный поднос с теплыми лепешками и финиками, свежим сыром и чашей молока, ларец с пряными специями.

— Я целитель, — внезапно сказал человек, и его тихий, соблазнительный голос проникал под кожу, пронизывал кости, останавливал текучий поток ее крови, и нечто чужеродное, темное впитывалось когтями в сердце, но она промолчала, лишь слегка склонила голову в сторону, изучая незнакомое лицо. При нем не было оружия, но если приходилось судить по длине двух изогнутых ножен, пускай и пустых, и охотничьих браслетах на запястьях, то он мог выдавать себя за кого угодно, но только не за врачевателя. Он больше походил на имперского солдата, но те никогда бы не смогли добиться той изысканности и утонченности в движениях. С детства, обучаемые убийству и военной стратегии, они никогда не смогут затянуть и перевязать пояс так, чтобы концы идеально смыкались друг с другом или заплести аккуратную тугую косу. Иветта осеклась, присматриваясь к длинным темно-каштановым волосам, и посмотрела человеку прямо в глаза, что ловили лучи солнца. И она часто заморгала, когда свет от отблеска золотой чаши пал на ее лицо. Длинные волосы могли носить только дворяне. Считалось смертным грехом отпускать волосы выходцам, чья кровь была нечиста, и тяжкое наказание ждало тех, кто нарушал запрет, распространяющийся на каждого, кто был рожден в землях Империи берилловых песков. Мучеников приговаривали к самым страшным и жестоким пыткам. С них живьем сдирали кожу, и если человек выдерживал, его приковывали в далекой пустыне к тяжелым металлическим цепям, оставляя под палящими лозами солнца, снимали татуированные защитные печати, чтобы темные призраки смогли вкусить свежей плоти, или отсылали к дальним морским рубежам, замуровывая в одной из священных гор в качестве кровавой жертвы. Станет ли человек в разуме рисковать своей жизнью ради ничтожного самовосхваления, а вот истинные дворяне гордостью не могли поступиться. Иветта вспыхнула от ярости, заметив на мизинце правой руки крупный золотой наперсток с сапфировым камнем, на поверхности которого был выгравирован имперский герб — ястреб, расправляющий огненные крылья. Ее спас от смерти аристократ. Челюсти сжались так, что зубы заскрежетали — одна мысль о том, что его руки прикасались к ней, заставляла внутренности сжаться, а приготовленная еда, за которую она могла скорее убить, нежели отказаться, теперь представлялась гнилью и падалью. Перед глазами раскидывалась земля, побагровевшая от крови, лужи становились реками, а те океанами, чьи волны больно ударяли по телу, обрызгивали черной пеной, и руки мертвецов кидались на нее щупальцами, стискивали одежду, цеплялись и больно тянули за волосы, забирая вместе с собой в беспросветную глубину. И луна озарялась кровавыми всполохами, заполонившими весь небосвод.

— Тебе нечего бояться. Обещаю, что рядом со мной ты в полной безопасности. Если бы я захотел причинить тебе боль, то давно бы сделал это, — и он позволил себе в очередной раз скользнуть взглядом по ее тощей фигуре, и бисеринки солнечной зари закрались в грани его притягательных морских глаз. Руки сомкнулись на блюде с хлебными лепешками, и чуть пододвинув его вперед, осторожно, будто боясь спугнуть ее словом или действием, Анаиэль благоразумно заметил:

— И еще тебе бы следовало поесть. Не знаю, сколько дней ты была в пути, но я ввел тебе несколько сильных препаратов, они помогут желудку переварить пищу, поэтому ты без боязни можешь подкрепить свои силы.

Девушка упрямо покачала головой, и лицо молодого человека недовольно скривилось.

— В иных обстоятельствах, я бы не стал отказывать тебе в желании умереть, но я слишком многое сделал для того, чтобы ты просто заново начала дышать, и не позволю своим потугам кануть в лету, — решительно произнес он, обжигая своим взглядом, в котором поселились сумерки, и она увидела, как за спиной его колышутся вьюги, мощными ударами сбивая эфиры, пытающиеся прорваться сквозь невидимую стену, что сдерживала натиск воздушных волн. Смерчи сталкивались, так разъяренные львы набрасываются на собратьев, и натиск одной голубой гребни подавлял уничтожающий обвал другой. Иветта съежилась, обняв себя за плечи, прижимая колени к груди, ощущая, как кончики волос затвердевают, покрываясь инеем, а вокруг запястий смыкаются ветряные змеи с гладкой и блестящей кожей, словно невидимым призывов он подчинял ее своей воли. Туника его стала черными туманами, а волосы дегтем, едким дымом и белой тенью ночи. Мирные глаза сменяли обличья, словно они разговаривали с ней. Но вмиг все растворилось, и Анаиэль силой подавил в себе ярость, и грянувшая суровость в глазах обратилась в мольбу, как если бы он осознал то, что пытался сотворить с дикими ветрами, что подчинялись любому его желанию.

Ладони Анаиэля стиснули спинку кровати, когда он тяжело смог выдохнуть, и крупицы льда раскрывались в цветочных орнаментах на потолке от его морозного дыхания.

— Прости меня, не хотел тебя пугать, — шептал он, и лицо его омрачила безмерная усталость, когда мужчина прикоснулся кончиками пальцев к переносице и лбу, стирая темное наваждение прочь. — Тебе есть, за что мне не доверять. Но я спас тебя, и хочу, чтобы ты поверила в мои добрые намерения, — он испустил глубокий вздох, сотканный из серебристой белизны мороза, собираясь с мыслями. — Этого требуют заветы земли, на которой ты была рождена — отдать должное благодетелю, что вернул из глубин вечной бездны жизнь твою, разве не так, Иветта? — и в глазах его сверкнуло пламя.

Иветта резко втянула в себя воздух, и спина девушки выпрямилась, как струна, когда человек произнес ее имя. Стена, к которой прижималась ее оголенная спина, стала ледяной. Молчание, окружившие их в янтарном воздухе было хрупким, как хрусталь. Темные курчавые волосы упали на изумрудные глаза, скрывая обескровленное лицо от его прямого лазоревого взора. Тот взгляд был дождем и свинцово-темным небом в грозовой день, мягким сонетом искрящихся капель, бьющих о стекло, когда темноту пронзали молнии медвяных опалов. Она приподняла голову, и в глазах вспыхнуло узнавание, и губы ее задрожали, когда воспоминания окутали батистовым шлейфом в коконе. Образы врезались в память, и невнятные очертания событий ушедшей ночи возвращались. Иветта вспомнила, как сама сказала ему в тиши ночной свое имя, как слезные глаза зеленых орхидей всматривались в непоколебимые и строгие черты, когда он поднимал ее сломленное и разбитое тело, вытаскивая из зараженной плоти зазубренные бледные рога змей, впившихся в нее острейшими и искривленными клыками. В горле ее что-то сжалось, и, подняв руки, она несильно стиснула его в ладонях, чтобы ослабить изнуряющую боль всхлипа, когда она увидела в тени сознания, как ласково расчесывал он ее влажные локоны своими ослабевшими пальцами, утешая в кошмарной мгле, и шептал стихи заклятия, возвращая к беспокойному, но глубокому сну. Сомнения и противоречия разрывали ее изнутри, когда она поняла, что должна кланяться челом перед его ногами, целовать подол платьев, и не сметь поднимать глаз, ибо голова ее должна всегда быть опущенной пред ним за спасение.