Дмитрий Дудко (Баринов) - Ардагаст и его враги

   Что-то похожее на прозрение мелькнуло в глазах Эпифана. Но он лишь покачал головой.

  -- Поздно, Никос. Я не смогу уважать себя, если откажусь от дела, достойного царя и великого мага. Кто я - царевич без царства, игрушка кесарей или избранный, повелитель стихий, соперник архонтов? Нет, не отвечай, братишка. Ты всегда долго сомневаешься, раздумываешь... Знай только: я очень хочу увидеть завтрашнее утро вместе с тобой. И уехать подальше из этой дикой Скифии. А может быть, тебя приковала к ней не философия, а эта рыжая скифянка?

   Улыбнувшись, Эпифан исчез. Каллиник только теперь вспомнил о Виряне, остановившей коня рядом с ним. Мало что понимая по-гречески, она с дрожью вслушивалась в разговор царевичей.

  -- Это дух твоего брата, да? Он что, погиб?

  -- Хуже, Виряна. Перестал быть человеком... почти перестал. Это он будет драконом.

   Голубые глаза эрзянки вдруг наполнились слезами, голос задрожал.

  -- Дура я, дура! На весь свет, на всех мужиков обиделась. И все из-за того, что мне Синько изменил. Попросила Милану показать его в волховной чаре, а он... К другой сватается. Ну и что! Тебе сейчас хуже: с родным братом биться. Да у нас такого и не бывает: чтобы брат на брата пошел, еще и чудищем богомерзким сделался.

   Она вдруг уткнулась лицом ему в грудь, прямо в холодный железный панцирь, и глухо, стыдясь своих слез (поляница все-таки), расплакалась. Ее венок был теперь у самого лица эллина, и запах свежих полевых цветов мягко обволакивал его, кружил голову сильнее всякого восточного зелья.

  -- Виряна, милая, главное, чтобы мы не стали плохими, как они, - приговаривал он, ласково поглаживая ее рыжие волосы. - А разве у вас есть обычай: с одной обручаться, следом - с другой?

  -- Да он со мной и не обручался. Обещал только да любился жарко. Кто я ему? Поляница беспутная. А та, разлучница - царская родня, великого старейшины Доброслава племянница. Ни в какие походы не ходит. Они такие - набивают сундуки, пока мы, воины, дома не видим, их обороняем. Каллиник, миленький, забери меня на юг, от них всех подальше!

   Она с надеждой взглянула ему в глаза. Эллин взял ее горевшее жаром лицо в руки и взволнованно заговорил:

  -- Виряна, любимая, мы - воины. Не нам обижаться на тех, кого мы должны защищать. Мы ведь тоже... не всегда бываем хорошими. Там, на юге, столько всякой грязи и мерзости, и я сам... Не стану обещать тебе царство - ведь сам не знаю, кем я там буду: царем или гонимым мятежником. Но клянусь тебе Матерью Коммагеной, Ладой - с тобой я уже не влезу ни в какую грязь. И не променяю тебя ни на какую царицу!

  -- Вот и хорошо! Стоило сюда забраться, чтобы меня найти, а? И любовь у нас на Купалу будет - завтра. Если живы останемся.

  -- Да. Если не погибнем в этой битве.

   И они повернули коней туда, откуда разносилось многоголосое пение и звенели Пересветовы гусли.

   А из чащи глядели на праздничную толпу двое всадников на больших черных конях: старик с длинной седой бородой и крючконосая старуха с распущенными седыми космами.

  -- Ох, и каша заваривается! Будет подарочек сестрице Ладе в ее ночь: следа от ее дома не останется, их-хи-хи! - довольно захихикала старуха.

  -- Даже чертей посылать не придется, смертное дурачье все само сделает! - ухмыльнулся старик. - Светлые-то все в разлете: братец Род с дикими охотниками воюет, Перун - с морскими змеями, Даждьбог - на юге, Яриле и вовсе не положено в этот мир являться. Одни людишки думают, что их Перун с Ярилой послали, другие за Даждьбога стоят... Ох, и пойдут после племяннички разбираться между собой и с матушкой своей!

  -- Да только поздно будет! - подхватила старуха. - Не останется ни домика, ни пути солнечного. Как сгинет храм - темная волна по всему пути пойдет, огни погасит, святилища разнесет, солнечных волхвов погубит.

  -- Будет и храм - на разоренном проклятом месте. будет и путь - наш, темный! Никто за янтарем не поедет, нам не помолясь! - старик потряс железной кочергой.

  -- Только бы Морана чего не устроила перед тем, как под землю уйти. Ну зачем тебе в пекле вертихвостка эта: молодых чертовок, что ли, мало?

  -- Чертовки! С ней богини не сравняются... такие, как ты! - сверкнул глазами старик. - Без нее в пекле тоска смертная, серая. Опять же, пока она у нас, в среднем мире нам раздолье. А весной хоть совсем наверх не вылезай.

  -- А каша-то больно крутая заваривается, - озабоченно проговорила старуха. - Змей Глубин двух сынов своих трехглавых посылает. Чего они наворотят да разворотят - никогда не угадаешь.

  -- Пускай воротят, лишь бы страну эту совсем не утопили. Хорошо, если придушат кабана Ладина - смертные на того слабы. А разойдутся змеи чересчур - ты их и сама утихомиришь. Верно, старая? - хлопнул старик по плечу свою собеседницу. Та подбросила каменный пест, поймала, захохотала:

  -- Эх-хо-хо! Билась я и с самим Змеем-Крокодилом Глубинным - на свинье верхом, с кремневым пестом! Мы-то с его родом бранимся - только тешимся. Это смертным самого плюгавого змеишку одолеть - подвиг великий.

   Там, где протока из озера Трусо впадает в Свежий залив, покачивались на воде боевые ладьи лютичей. На носах их грозно скалились волчьи и львиные головы. Ветерок трепал красный стяг с черной бычьей головой. Суровые воины в волчьих шкурах напряженно вглядываются в сторону устья Ногаты. Князь лютичей не повел дружину и ополчение к Янтарному Дому: у готов сил много, нападут еще на оставленные без защиты села. Но и не стал мешать серым воинам и их друзьям. Да и попробуй помешать тем, у кого один князь - Радигост Сварожич, победитель Черного Быка!

   Разбрелись по темному небу звездные стада, сияет среди них серебряным ликом пастух - Месяц-Велес. И такие же стада пасутся по тихой глади Свежего залива. Не стада то - дети Месяца и Солнца-Лады. Молятся в эту ночь Велесу, своему ночному солнцу, духи лесов и вод. Воздевают руки, выглядывая из воды, рыбохвостые морские девы. В прибрежных камышах толпятся водяные и русалки. Вышли из зарослей косматые лешие. Не любит Велес войн между людьми, и не вмешиваются в них его подданные, кроме разве что леших. Горят на южном берегу купальские огни, а на севере чернеет лесистая коса, за которой другой залив - Коданский.

   На носу самой большой ладьи стоит молодой еще златоволосый воин. На его кольчуге блестит золотая львиная голова, окруженная лучами. Ее словно охватывают когтистые лапы волчьей шкуры, связанные под горлом воина. Одной рукой он поглаживает рукоять меча, другой обнимает за плечи женщину с красивым бледным лицом, чьи распущенные черные волосы падают на белый плащ волхвини. Эту женщину в племени за глаза зовут Упырицей, но в глаза называют только "пани Данута", "пани волхвиня".