Владимир Лещенко - Девичьи игрушки

Что ж, самое время поспешить в Фарафонтов. Возможно, там еще сохранились какие-нибудь следы.

Сердце, однако, подсказывало, что вряд ли. Уж больно прыткими были святые сестрицы. Куда за ними угнаться на санях, пусть и запряженных тройкой с колокольцем?

Колоколец печально звенел в такт его мыслям.

Чем же могут быть заняты думы молодого и здорового парня?

Уж, верно, не пыльными харатьями да пергаментными книгами. И даже не чарой зелена вина.

Все так.

Иван думал о ней, о Брюнете.

Играя, мальчики желают ясна ведра,Прекрасно дав тебе лице природа щедра,В меня влияла страсть желать твои красы,Те после солнца ждут прохладныя росы,Я после, как бы твой взор узрел, свет мой милый,Тот час бы мысли все откинул прочь унылыИ милости росы твоих бы ожидал…

Никак не мог взять в толк, что с ним, собственно, происходит.

Мало ль в его жизни было смазливых бабенок? Да пруд пруди!

Стоило ему лишь выйти на Невскую першпективу, как девчонки так и зачинали виться вокруг него змейками. Ему даже приходило на ум сравнение себя с неким индейским факиром, играющим на дуде и своею музыкой заставляющим кобру выделывать па в такт завораживающим звукам. Видел как-то таковое представление в ярмарочном балагане, и оно навсегда запало ему в память.

И чего они в нем находят? Ну не урод, положим. Даже можно сказать, красавец, хотя и не писаный. Густые русые волосы до плеч, румянец во всю щеку, серо-зеленые глаза. Стать не богатырская, в гвардию не возьмут, а и не хилый недоросток. Руками подкову согнуть может. И в фехтовальных забавах часа два простоит без одышки. Да ведь девицам не того надобно.

Краса и крепость телесная – это еще полдела. Надобно же и в деле доказать, что ты не лыком шит. Ну продержался в любовной возне молодцом полчаса-час, а что дале? Конфузия после недолгой баталии? Чтоб закончить все великой викторией, следует поболе постараться.

Защитницы тех крепостей, кои довелось брать Ивану штурмом, в конце концов, всегда вывешивали белые флаги и кричали победителю виваты. Кто этак тихонечко, едва слышно, уткнув ему в разгоряченное плечо зареванный носик, а кто и в полный голос, по-звериному рыча и царапаясь.

Однако то все был лишь зов естества, молодой плоти. Душа же молчала.

Но ныне, знай и верь, что дух мой воспылал,Зажженной красотой твоей, зажженной взглядом.Как в жаркой день к ключам бежит пастушка с стадом,Или в кустарниках спешит себя укрыть,Отраду там себе желая получить,Так тщусь и я себя скрыть от любовна зною,В твоих красах ищу прохладного покою.

Нет, положим, раз или два его таки доставал Амур своими стрелами. Но предметы его воздыханий были столь недосягаемыми, что через месячишко-другой любовная тоска улетучивалась.

Так, например, случилось у него с Лизаветой Михайловной.

Когда стал вхож в дом Ломоносова, втрескался в профессорскую дочку по уши. Одно время даже перестал являться к Михаиле Василичу, чтобы не встречаться с «ангелом неземным» (академик же отчего-то все звал ее «кузнечиком»), за что получил немедленную взбучку от тяжелого на руку наставника: тот явился к нему в дортуар и едва ли не за шкирку отволок нерадивого помощника к месту службы. Не желая слушать никаких оправданий. Это отеческое наставление и привело Ивана в память. Он стал смотреть на Лизу другими глазами. Словно на младшую сестрицу, что ли.

Другой раз это произошло год назад.

На машкераде в доме у президента Академии, куда привел его Ломоносов, поэт встретил прелестную Маску. Сказать, что все было при ней, – значит, ничего не сказать. Это было само совершенство. Идеал женской прелести. Ожившая Венус.

Господин копиист мгновенно потерял голову. Стал столбом возле стены и принялся пожирать свою прелестницу жадным взором. К нему подходили знакомцы, пытаясь расшевелить. Приглашали на партию в фараон, на чашу вина. Перед носом томного молодого человека вились стайки красавиц, стараясь обратить на себя его внимание. А он стоял и стоял, пожирая несытым взором темные вьющиеся пряди, ниспадающие на белоснежные плечи.

Вывел его из такового полусонного состояния все тот же Михаила Васильевич.

– Что, друг Ваньша, гляжу, понравилась тебе канцлерова племянница?

Словно ушатом холодной воды окатил.

– Канцлера?

– Ну да, его сиятельства, графа Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, сенатора и кавалера. Только намедни откуда-то из провинции приехала. Это ее первый выход в свет. Хороша Маша, да не наша!

То-то и оно, что «не наша». И не будет таковой, как Иван не тужься. Все верно, надобно рубить сук по себе. Не суйся с суконным рылом в калашный ряд.

Почти тут же и забыл о Маске…

С Брюнетой, получается, у него третий случай. А ведь Бог любит троицу. Ужель и в этот раз все обернется ничем? Нет, невозможно. Никак нельзя этого допустить.

К которому влечет мысль токмо естество,Сладчайший бы покой явило вещество,Когда бы только нам был общий, а с любезной,Без коей одному быть может ли полезной,Мы будем жить в одном веселии с тобой,Счастливым я с тобой, ты чтима будешь мной…

Мечты, мечты…

Протяжный заунывный вой спугнул сладкие грезы.

– Беда, барин! – ойкнул с облучка кучер. – Никак, волки настигают!

Господи, этого еще только недоставало.

Тревожно пошарил под сиденьем. К счастью, коробка с пистолетами была на месте. Равно как и пороховой припас. Поправил и шпагу. Хотя, конечно, не доведи бог, чтоб пришлось пустить ее в ход. Вряд ли он продержится Долго один против целой стаи. Пусть даже и небольшой. С серыми лучше держаться на расстоянии.

Но с чего бы волкам нападать средь бела дня? Да еще почти вплотную к людским поселениям.

До Фарафонтова монастыря оставалось верст шесть или семь. Авось и удастся уйти от погони.

– Поддай, голубчик! – крикнул Иван вознице. – Только на тебя вся надежда. И на твоих лошадок.

– Да я что ж? И лошадушки, слава богу, справные. Дивно, что даже не брыкаются и не всхрапывают. А ить волки гонят.

Точно, удивительно. Обычно лошади, учуяв серого разбойника, ведут себя не так спокойно.

Господин копиист высунулся в окошко.

Кибитка мчалась вдоль заледенелого озера. По левую руку темнел лес.

Четвероногих преследователей не прослеживалось.

Полно, да не померещился ли им с мужичком вой-то?

Ага, если бы да кабы! Вот снова заскулило, заукало.

«А-у-у-у! А-у-у-у!»

И следом… лай. Обычный, собачий. Но какой-то тихий и несмелый. Как бы сомневался зверь – брехать или нет.

Что за чертовщина?! Откуда здесь взяться собакам? Разве что свора одичавших обнаружилась.

Однако час от часу не легче. Что дикий волк, что дикая собака – один хрен.