Мервин Пик - Титус Гроун

Постепенно заросли плюща стали редеть, свет становился все ярче, и Стирпайк понял – он приближается к заветному окну. На мгновенье юноша приостановил продвижение и напряг память – он вспомнил, что еще на крыше заметил – у самого окна растут несколько стеблей плюща, листьев на них почти нет, а сами плети довольно прочные. Так что спиной опереться там будет не на что, но зато можно будет смело держаться за стебли, случись чего. Впрочем, нет, пусть уж лучше ничего не случается. Еще минута – и Стирпайк выбрался из-под плотной завесы плюща. Теперь солнечный свет буквально затопил его. На мгновение глаза решительно не хотели ничего видеть вокруг. Но постепенно все пришло в норму, и юноша возобновил продвижение к цели – осторожно, дюйм за дюймом. Руки и ноги уже не чувствовали усталости и острых выступов камня – юноше казалось, что он всю жизнь только тем и занимался, что лазил по стенам. Тем не менее в мозгу билась коварная мысль – если он не разбился прежде, выходит, Бог хочет, чтобы он выжил. Значит, он просто не должен свалиться вниз. Он останется жить, останется, останется – стучали в висках крохотные, но звонкие молоточки.

Теперь еще шаг – и все… И вдруг – сильнейший удар в висок. Неужели он начинает сходить с ума? Стирпайк осторожно повернул голову, и ему безумно захотелось расхохотаться во весь голос: в нескольких сантиметрах от него темнел выдававшийся из кладки выступ – подоконник! Юноша и сам не помнил, как поднялся затем вверх на два блока и как его правая рука цепко схватилась за деревянную раму. Беглец животом налег на подоконник, ноги его болтались над бездной. Впрочем, что значила эта опасность по сравнению с уже перенесенными невзгодами? Видимо, организм уже сам устал без конца напрягаться, потому что выдал Стирпайку последний остаток сил, и юноша, подтянувшись на руках, кубарем скатился на пол – на пол той самой комнаты, в которой любила укрываться от окружающих Фуксия, дочь герцога Горменгаста…

ЧЕЛОВЕК В ОКНЕ

В тот самый день, когда госпожа Гертруда подарила мужу наследника, дочь их, Фуксия, стояла задумчиво у окна своей спальни. Девочка плакала, отчаянно кусая губы. Нянюшка Слэгг, встревоженная донельзя – нянька просто не понимала причин расстройства воспитанницы – суетилась вокруг девочки, тщетно пытаясь успокоить ее. Нянюшка была настолько растеряна, что даже не пыталась обнять Фуксию, как это происходило в подобных случаях раньше. И Фуксия продолжала плакать, глядя на мрачную громаду горы Горменгаст, а нянька, то и дело всплескивая руками, кудахтала: «Ну что же стряслось с тобой, кровиночка моя? Не тужи, сердешная – не надо расстраиваться! Ну почему ты не хочешь поделиться со мной своим горем? Деточка – скажи, скажи, легче на душе станет!»

Но слезы продолжали струиться по щекам юной герцогини – она только еще сильнее расстраивалась, слыша унылое бормотание няньки.

Наконец старуха, поняв, что успокоить воспитанницу все равно не сможет, выпорхнула из комнаты, пообещав на прощание принести девочке пирожок.

Фуксия же, дождавшись, пока шаги нянюшки затихнут в переходах, со всех ног бросилась на улицу. Она летела, не разбирая дороги – люди бросались в стороны, стремясь избежать столкновения. Фуксия и сама не помнила, как оказалась на улице. Опомнилась она тогда, когда бежала через сад. Там тоже было одно из ее укромных местечек – где кончались клумбы с цветами – творения Пентекоста – затем начинались заросли папоротников, а дальше – небольшое озерцо. Здесь всегда стояла тишина – даже птицы не резвились в ветвях, что окаймляли озеро.

Фуксия бросилась на землю и заплакала. «Ненавижу! Ненавижу все! – сотрясалась от рыданий девочка. – Всех ненавижу! Надоели все! Весь мир!»

Однако вскоре рыдания прекратились – горло чесалось, глаза распухли. Фуксия села и, глядя в воду, сказала, как бы размышляя: «Вот вырасту и буду жить одна! Всегда одна! В каком-нибудь уединенном доме в лесу… Или даже внутри дерева…»

Сорвав травинку, девочка принялась ее пережевывать.

– Конечно, когда я буду жить одна, кто-нибудь доберется до моего места. Может быть, этот кто-то будет даже из другого мира. Не из этого! Придет кто-нибудь даже из другого мира. Из нового мира. Не из этого! Придет кто-нибудь… не такой, как они все. Он сразу влюбится в меня, потому что я всегда одна, я не такая, как они все… Этому человеку будет хорошо со мной, потому что у меня есть главное качество – гордость!

Но тут же слезы снова хлынули из глаз девочки.

– Он… он будет высоким, выше Флея… Сильный как лев и с гривой желтоватых волос – тоже как у льва… Только его волосы будут вьющимися. Он будет большим и сильным человеком, умным – намного умнее доктора. Он будет одет в черный камзол, так что моя одежда будет казаться очень яркой. Он вот так подойдет… И скажет: «Леди Фуксия!» А я ему: «А в чем, собственно, дело?»

Дочь герцога шмыгнула носом и уставилась, пригорюнившись, на водную гладь.

Фуксии показалось, что по поверхности озера пошла рябь – возможно, вода понимает ее.

В то самое время, пока девочка мечтала о подобном льву пришельце из другого мира, Стирпайк начал свое последнее путешествие по оплетенной плющом стене.

Госпожа же Слэгг делилась с Кидой своими переживаниями. В душе старой женщины боролись два чувства – с одной стороны, она хотела вести себя с подобающим няньке его светлости достоинством, с другой – она даже за это короткое время успела привязаться к Киде и вдобавок испытывала к ней почти материнское чувство.

Флей в это время полировал кусочком замши шлем, надеваемый лордом Гроуном в торжественных случаях, Свелтер точил в кухне нож для разделки мясных туш. Лезвие и без того уже было остро отточено, но шеф-повар, пробуя острие о ноготь большого пальца, всякий раз хмурился и вновь принимался терзать точильный камень. Возможно, просто отвратительный скрежет стали о камень приводил хозяина герцогской кухни в восторг.

Фуксия, насидевшись на холодной земле, поднялась на ноги и не спеша направилась к вершине густо заросшего папоротниками холма. Стирпайк как раз продирался сквозь заросли плюща и находился примерно в сорока футах от окна ее потаенной комнаты.

Фуксия, набродившись по окрестностям замка, вернулась домой и первым делом заперла дверь. Вынув кусок угля, девочка окинула комнату скучающим взглядом – уже все стены либо заклеены ее рисунками, либо просто изрисованы. Наконец, углядев свободный кусочек стены у самой дверной притолоки, юная герцогиня приставила к стене стул, взгромоздилась на него и нарисовала сердце, выведя вокруг него надпись: «Я Фуксия. И всегда буду ею. Я – это я. Не пугайся! Подожди, и все увидишь!»