Ричард Байерс - Нежить

— Во время нашего ночного разговора в саду я вела себя грубо, — произнесла она. — И огрызнулась на тебя после того, как мы убили волшебницу, слившуюся с кислотной магией. Я задавала себе вопрос…

Он удивленно уставился на неё.

— Не обезумел ли я настолько, что попытался убить себя?

— Ну да.

— Нет. Я никогда бы этого не сделал. Кажется, это противоречит моей натуре. Иначе я бы позволил тебе убить меня ещё тогда, в Тазарской крепости.

— Рада это слышать.

Он встряхнул головой.

— Разве тебе есть хоть какое–то дело до этого?

— В том здании я ведь рисковала своей шкурой, сражаясь бок о бок с тобой, разве не так? Меня сложнее уничтожить, чем простого смертного, но я вовсе не являюсь неуязвимой.

— Поэтому ты и пришла? Ждешь, что я рассыплюсь в благодарностях?

— Нет! Я просто хотела, чтобы ты понял. Когда я оттолкнула тебя раньше… Я уже говорила тебе, что хочу облегчить свое существование. Если бы ты страстно жаждал отведать ягод вишни, но тебе от них становилось бы плохо, где бы тебе было проще жить — под вишневым деревом или в дне езды от него?

Он вздохнул.

— Я понимаю, и ты была права. Не знаю, как ты поняла это, но я уже не тот Барерис, которого ты знала. — Он подумал о своей попытке взять Аота под контроль и о том, что из этого вышло, и этот поступок показался ему всего лишь последним звеном в бесконечной цепи его провалов и постыдных деяний.

Она кинула взгляд на восток, выискивая признаки приближающегося рассвета.

— Возможно, я не ошибалась, — произнесла она, — но теперь я вижу, что сказанное мною тогда — ещё не вся правда. Потому что, хоть мне и больно видеть тебя и говорить с тобой, продолжать держать дистанцию — это тоже в своем роде пытка.

Его горло пересохло, и он сглотнул.

— И каков же тогда ответ?

— Мы уже не та пара юных голубков, и нам никогда не вернуть те времена. Вампиры любить неспособны. Но я искренне полагаю, что нас объединяет одна и та же жажда мщения — даже сейчас, когда мир уже, кажется, находится на грани уничтожения.

— Да, — и в самом деле, когда он смотрел на мрачное, жестокое существо, в которое её превратили некроманты, гнев жег его изнутри, словно раскаленный камень.

— Значит, нам имеет смысл держаться вместе. Возможно, если мы попытаемся, то научимся чувствовать себя свободнее и уважать друг друга как товарищей.

Товарищей. Это было самое горькое слово из всех, что когда–либо звучали, но он кивнул и пожал её протянутую руку, постаравшись не вздрогнуть при прикосновении её плоти, так похожей на плоть мертвеца.

— Если мы собираемся быть друзьями, — произнес он, — тогда ты должна кое–что мне рассказать. Как ты, просто посмотрев на меня, узнала, что я настолько сильно изменился? Ты владеешь способностью заглядывать в глубины человеческой души?

Она улыбнулась.

— Да не особо. Когда ты в последний раз гляделся в зеркало или принюхивался к себе? Мальчик, которого я помню, прилагал множество усилий, чтобы выглядеть, как настоящий аристократ–мулан. Даже учитывая то, что мы росли в трущобах, ты всегда щеголял свежевыбритым скальпом и умудрялся оставаться чистым.

— Даже представить не могу, что вновь вернусь к обычаю брить голову. Один раз забросив это дело, понимаешь, сколько с ним возни.

Но, возможно, он обзаведется расческой.

Зеркало смутно осознавал, что этим именем его наградил один из его спутников, но больше не понимал, почему. На самом деле он даже не был уверен, кем были его товарищи. Он не мог вспомнить ни их лиц, ни имен.

Потому что он растворялся в небытии.

И все же он знал, что должен продолжать идти дальше, даже если совершенно не помнил причин, побудивших его двинуться в путь. Чувство долга, которое никуда не исчезло, продолжало гнать его вперед.

Поэтому он все шел и шел сквозь пустоту, в которой не было ни света, ни тьмы. И то, и другое придало бы ей определенность, а определенность она отвергала. Он с трудом продолжал идти, пока не забыл, каково это — чувствовать движение ног при ходьбе. Расставшись с этим воспоминанием, он растаял, превратившись в бесформенный сгусток разума, который продолжил плыть вперед, движимый одной лишь силой воли.

Меня уже почти нет, подумал он. Я недостаточно силен; я не справлюсь. Но, если это правда, значит, так тому и быть. Потерпев поражение, человек не теряет свою честь. Он теряет её, если сдаётся. Это ему рассказал кто–то мудрый и добрый, кто–то, кого он любил, как второго отца. Он почти мог разглядеть лицо этого престарелого человека.

Внезапно он осознал, что мысли его прояснились, тело вновь приняло ясные очертания, и он опять обрел и руки, и ноги. И тогда вокруг него, словно созданный одним–единственным мазком кисти гигантского художника, появился освещенный факелами зал. В центре помещения стоял большой круглый стол, окруженный стульями с высокими спинками, на каждом из которых инкрустацией были обозначены имя и герб.

Зеркало осознал, что среди них находились и те, что принадлежали ему самому, и, хорошенько поискав, он сможет их найти. Если ему повезет, он даже их опознает. Затем краем глаза он заметил высокую фигуру. Развернувшись, он уставился прямо на неё и осознал, что ему нужно узнать что–то, куда более важное.

Эта фигура, бывшая в полтора раза выше, чем сам Зеркало, представляла собой золотую статую, изображавшую привлекательного, улыбающегося мужчину, в одной руке держащего дубину, а в другой сжимающего сферу. Скульптурные края его одеяний были окаймлены рубинами. Бросившись к этому священному образу, Зеркало рухнул на колени.

Его окутало тепло, полное любви, словно материнское объятие.

Ты нашел путь назад, — произнес голос в его разуме.

Слезы заструились из глаз Зеркала.

— Владыка, я опозорен. Я не могу вспомнить вашего имени.

Возможно, тебе это никогда не удастся. Это не имеет значения. Ты по–прежнему остаешься моим преданным и верным рыцарем.

С момента прибытия в центральную цитадель Аот посещал стойла грифонов как минимум два раза в день. Он не хотел каждый раз прибегать к помощи проводника, поэтому запомнил всю дорогу наизусть.

Но в спешке он все же умудрился где–то свернуть не туда. К этому моменту он уже должен был добраться до Яркокрылой, но этого не произошло, и когда, держась за стену, он продолжил свой путь, местность показалась ему совсем незнакомой.

Боевой маг открыл глаза, но тут же был вынужден снова зажмуриться. Несмотря на решение пользоваться своим зрением лишь изредка, сейчас он превысил лимит. Смотреть на мир было бессмысленно и невыносимо. Он даже не мог сказать, находится ли в помещении или же на улице.