Анна Гаврилова - Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

— Так зачем драться?!

Вчерашний соратник Добри молчал и по-детски хлопал глазами. Когда заговорил, голос звучал осторожно. Так с полоумными говорят и с буйными:

— У тебя на полдень назначен поединок с Живачом. А свидетелями все дружинники станут. Поговаривают, будто сама княгиня придет глянуть, и Хорнимир будет обязательно. Дядька сказал: Дира прослышала, дескать, отроку Добродею уже четырнадцать весен, решила — пора бы испытать да в гридни младшие принять, а то как так можно: почти пятнадцать, а все ещё в отроках.

Сердце Добри подпрыгнуло — «гридень» — давно не слыхал этого чужого наречия, к горлу подступил комок. Боясь разоблачения, спросил нарочито хмуро:

— Отроки и постарше бывают… не в летах и веснах дело.

Горян пожал плечами, отозвался в прежнем тоне:

— Дядька сказал, что и сам так считает. Поэтому сегодня будешь с Живачом драться. Ежели победишь — быть тебе среди младших дружинников, ежели нет — пинком под зад с княжеского двора.

Добродей захлебнулся вздохом, закашлялся. А Горян продолжал беспощадно:

— Дядька это при всех объявил, на закате. Наши тут же повернулись, а тебя и нету. Я думал, ты нарочно сбежал, чтоб не побили. Они же обзавидовались, как только услышали. А ты вернулся и подрался…

— Вот почему озлобились… — пробормотал Добря. — А я-то думал… про другое узнали.

Приятель не понял, помотал головой:

— Так ты биться будешь?

— Буду, куда деться… — бросил Добродей. И добавил уже уверенней: — Буду!

Глава 5

Княжий двор залит солнечным светом, в лужах будто и не вода вовсе, а расплавленное золото. Земля размякала, разжирела от дождя, ноги скользят. Народ уже собрался. Воины улыбчиво взирают на отрока, кричат одобрительно.

Добродей в который раз проверил, хорошо ли затянут пояс, повел ладонью вбок, ощутив касание рукояти невидимого другим, но столь желанного меча.

День после грозы паркий. Кажется, воздух уже не воздух, а река без течения. Пот выступает тяжелыми каплями — не успеваешь смахивать, чувствуешь себя рыбой. Но не это главное…

Тело болит жутко, кости ломит, голова будто опилками набита или соломой, как у куклы Купавки. Воинская ярость эту боль не преодолеет. Хотя с чего бы ему яриться на Живача, который не враг, не преступник, не предатель какой? А легкое заикание и вовсе придает ему обаяния.

Сам дружинник притворно хмурый, косится на Добрю, поигрывает мышцами. Но на губах то и дело вспыхивает изобличающая улыбка. Живач даже подмигнул пару раз, м-мол, н-не робей.

Остальные тоже настроены радостно, даже отроки утратили вчерашнюю злобу. Несколько мальчишек подошли, пожелали удачи, похлопали по плечам. В другой раз Добря был бы счастлив от такого радушия, но сегодня… каждое прикосновение пытке подобно. Бывалые рассказывали, что такое случается, особенно после боя. Если драться очень долго и яростно, приходит расплата за дарованную богами злость.

Задрав голову, Добродей прикинул — пора начинать поединок. Но дядька, которому велено присматривать за воинами, пока воевода в отъезде, знак сходиться не давал, косился на княжеский терем.

Княгиня появилась ровно в полдень, в окружении вельможных женщин и бояр. Для неё поднесли кресло с высокой спинкой искусной работы. Воины расступились, сгрудились, освобождая место для знати.

В груди полыхнул настоящий ужас, и Добря понял: он не боится проиграть Живачу, не боится изгнанья со двора Осколода. Осрамиться в ее глазах — вот это действительно жутко.

А Дира словно мысли читала. Кивком головы велела свите оставаться на месте, сама пошла навстречу.

— Не дело это, княгиня! — буркнул Хорнимир, но осекся под ее взглядом.

Добря видел: сапожки по щиколотку утонули в грязи, расшитый золотом подол покрылся коричневой жижей, но Дира выступала так, будто шагает по драгоценному ковру искуснейшей работы.

Она послала благосклонную улыбку Живачу, дружинник чуть было в обморок не упал. Когда же пригляделась к Добре, на личике вспыхнуло удивленное беспокойство. Но шаг не изменился, остался воистину княжеским.

Добре почудилось, будто он и не просыпался вовсе. Сразу стало ясно, отчего Осколод глядел на подопечного с осуждением.

— Добродей? — Голос княгини прозвучал певуче, опьянил почище хмельного меда. — Ты ведь хочешь стать Оскольдовым дружинником?

Кивнул, стиснув зубы.

Дира заговорила снова, гораздо тише прежнего. Добря с великим трудом смог различить эти слова, часть — и вовсе прочел по губам:

— Я вижу… ты поранился. Я могу приказать, и поединок отменят. Не хочу, чтобы ты проиграл только потому, что накануне…

В ее взгляде появилась неприкрытая жалость, под прицелом которой сердце отрока попросту взбесилось.

— Только женщина могла задать такой вопрос, — пробормотал Добря, закатывая глаза.

Осекся. Вспыхнул. Умом понял, что надерзил, и не абы кому, а самой княгине! Но сердце… сердце не желало признать ошибку.

Она тоже вспыхнула, отвела глаза. Щеки, украшенные живым румянцем, сводили Добрю с ума. Отрок держался из последних сил, мысленно убивал в себе желание упасть перед ней на колени и…

— Но почему? — Ее вопросу предшествовал смешок, но Добря понял — это попытка сохранить лицо, в действительности княгиня и не думает насмехаться.

— Я воин, — хрипло отозвался Добря. — Если воин устанет раньше времени — его убьют. Да и враг… разве ж он станет ждать, когда противник отдохнет? Я буду биться.

Кивнула. Коротко, отрывисто.

— Да помогут тебе боги.

«Да будет так», — отозвался Добродей мысленно.

— Мечи сюда! — приказала Дира.

На эти слова в круг вышел дядька, в каждой ладони по клинку, да по бокам, в кожаных ножнах, — два, рукояти выше пояса торчат.

— Обеирукий! — вздрогнул Добря, а ведь он и не подозревал за наставником такого искусства.

— Выбери по сердцу, — молвила княгиня.

— Как в ладонь ляжет, — подсказал дядька.

Сказывали, что Осколод долго жил среди варягов, ходил на данов, бился с грозными франками. Оттого, наверное, предпочел он для дружины своей не топоры да копья, не дротики да луки, а доброй франкской работы мечи.

Еще был слух, что, когда хазары подступали к Киеву, вышел на них Осколод. Те ему и говорят, что дашь нам от каждого дыма. Не испугался князь да подает им клинок: «Вот, мол, отнесите беку или самому кагану вашему!» Показал главный хазарин меч советникам, а те и пророчат: «Не добра дань, великий. Сабли наши с одной стороны заточены, а оружие полян обоюдоострое». Послушал он старцев, да и увел все войско от Киева, как бы самому дань кровавую заплатить не довелось.