Артур Баневич - Похороны ведьмы

– Ты тоже прекратила?

– Я – нет. Но убить уже никого не пробовала. Потому что в наших горняков в основном бросала. Законы запрещают бить работников, вот отец и велел мне мыслью с помощью камня то одному, то другому лентяю приложить. Иногда передавал меня цеховикам, чтобы я и у них порядок навела. Иначе не получалось. На каменоломни в основном попадают крестьяне, привыкшие батрачить, а такого, если его батогом не вздрючить, то и работы не увидишь. Никакой. А им союз вдолбил в черепушки, что бить их нельзя. Жаловались на нас, но прокурор и слушать не хотел, ведь нынче, как ни говори, не ранневековье, за мысли не наказывают. Я старалась никого не обидеть, но, бывало, ломались ребра или бедренные кости. Случайно. И один даже был смертельный случай. Никуда не денешься. Мама научила меня, что самое главное в жизни – любовь. А я любила не отлынщиков, которым бы поменьше работать да побольше получать, а только свою семью. Ту, которая уже была, и ту, которая еще только будет. Будущего мужа, детей. Каменоломня должна была процветать, потому что от этого мое наследство зависело, а от наследства, известное дело, супружеское счастье. Я тысячу раз от родителей слышала, что любовь без серебра – пустой звук, пшик. И отец, и мать мне это втолковывали. Я спрашивала, почему мама плачет, а папа кричит и так жестоко нас избивает. Ну и мне объяснили, что все это как раз из-за недостатка любви. Потому что мама какие-то жалкие четырнадцать медяков в супружество внесла и во время беременности не тужилась и коротышку ему родила, а не дочь. А папу так огорчала эта мамина бесчувственность, что его трясло аж. Тогда я решила, что мое семейство я таким несчастным не сделаю. Даже если придется с помощью мысли перебить всех рабочих в каменоломне.

– Ты чудовище, – буркнул Вильбанд.

– Именно это я тебе и долблю, – нетерпеливо пожала она плечами. – Все существа подразделяются на чудовищ и жертв. Лев и волк, например, относятся к первым. Так же, как рыцарь, банкир либо хозяин каменоломни. Такой порядок установил Бог. Поэтому, если маленькая львица отцу охотиться не поможет, маленькая дворянка – собирать оброк, а дочь банкира – долги, то это не к благосостоянию приведет, а к вырождению. И дури. Потому что тем самым они сами себя лишают шансов на нормальную жизнь, на семейное счастье. Кто такую в жены возьмет? Да и зачем? Чтобы она ему малышей голодом уморила?

– Можно жить, не заставляя страдать других, – проворчал Дебрен.

– Может, и можно, – согласилась она. – Но мы существа влюбчивые. Без любви жить не умеем. Мама говорила, всему виной, вероятно, каменное сердце. Такая уж физиология. Что его вроде бы надо чем-то согреть, чтобы оно как нормальное, из плоти, кровь накачивало. Может, шутила, как знать. Но факт, что бабка с гномом сбежала на беду и мытарства, хоть он не то что пазраилитом или банкиром не был, но и вообще человеком. Мама за папу вышла и никогда его не бросала. А могла, Апельблюки ее уговаривали. Одна знаменитая чародейка приезжала, в обучальню хотела взять, потому что мама ужас как талантлива была, особенно в том, что касается чар. А ведь никогда никаких самоучителей не покупала. Отец не соглашался, так что чарам она не научилась.

– Ничего удивительного, что не соглашался, – проворчал Вильбанд. – Мог бы, прохвост, как Индюки кончить.

– Глупый ты. Она бы его никогда не обидела. Да и он ее тоже… Папка был человек экономный, поэтому я знаю, что когда он дрался, даже в ее хорошие дни, до крови избивал и ногами колотил, то все равно супружеские обязанности исполнял. Неуклонно. – Дебрен заметил, что у камнереза темнеет лицо. Сам он, тоже смутившись, затолкал палочку в остававшийся между графиней и скалой зазор. – Ни одной возможности не пропустил, не то что этот паскуда старый Индюк. Ужасно о сыне мечтал.

– Кто-то тут о птицах заговорил? – Зехений подошел с солидным жбаном в руке и с интересом глянул на Курделию. – Дебрен, ты не шутил? Вы действительно живая, графиня?

– Живая, – выручил ее магун. – И не о птицах мы говорим, а о тех мошенниках, которые пытались… – Он замялся, передвинул конец палочки к тому месту, где бедро соприкасалось с камнем. – А собственно… Прости, что я о таком спрашиваю, но как он это собирался делать? Там, внизу, ты что ли не…

– …приросла? Приросла. – Голос у нее был спокойный. – Когда они первый раз пришли, то, ясное дело, пытались. У одного так даже что-то в бедре стрельнуло, хромым уходил. Конечно, ничего у них не получилось, потому что куда ж ноги-то девать? – Она показала рукой, как мало места остается между ней и скалой, на которой она сидит и на которую опирается. – Но им, понимаешь, уж так приспичило, что старший надумал заняться этим по маримальскому методу.

– Вы о… – Зехений, кажется, и без того знал, о чем речь, потому что широким взмахом руки осенил себя кольцом. – Ну, мерзавцы!

– Я ослабла очень, много дней дождя не было. – Она указала на бассейн с фонтаном. – Они застали меня врасплох. Когда я очнулась, вся троица стояла надо мной, невозможно было защититься. А еще меня так мучила жажда, что я почти без отвращения думала об этом.

– Ты что такое сказала, несчастная женщина?! – Зехений схватился за голову, на сей раз обеими руками. – Полгода поста! И по сто молитв перед каждым приемом пищи!

– Не перебивай, поп, – вступился за Курделию Дебрен. – Она же сказала, что почти. Да и что она могла сделать? Одна маленькая полуокаменевшая женщина, голодная, слабая, обезвоженная, а тут – три бугая. Что ей было делать? – повторил он.

– Подумать, – криво усмехнулась ведьмочка, встревоженная, пожалуй, меньше других размером наложенного покаяния и воспользоваться репутацией, созданной недоброжелателями. Не успели эти Индюки с меня платье сорвать, я крикнула, что у меня тяжелый, чертовски заразный, передающийся половым путем сифилис.

– И это… правда? – неуверенно спросил Дебрен. – Извини, что интересуюсь, но от состояния организма может многое зависеть, и…

– Нет. – Как-то так получилось, что, отвечая, она глядела на Вильбанда. – Крутц, тот действительно полдеревни заразил, но на меня это как-то не перекинулось. Ничто как-то не перекидывалось, – она вздохнула, – ни хорошее, ни плохое.

– Значит, солгала, – сурово заявил монах, – пожалуй, с добрыми намерениями, ибо это было бы чужеложство. Однако же, если взглянуть с другой стороны… Бедняга наверняка бы выжил, а будучи живым, либо грех свой покаянием смыл, либо по крайней мере на исповеди очистился бы. А так – умер, не избавившись от сего дьявольского клейма. Получается, ты в ад человеческую душу отправила. Дьяволу на утеху. – Он вздохнул. – И как же мне с тобой быть, дщерь моя? В инквизицию сообщить? Вроде бы обязан – ибо ты ведьма.