Совсем не Золушка!. Трилогия (СИ) - Валерия Панина
Обеспечив, таким образом, бессонную ночь, а то и не одну, своим подопечным, полковник пошел снимать пробу с сомнительного варева. На вкус кушанье было столь же отвратительным, сколь и на запах. Лихай непочтительно пнул котел в закопченый бок, опрокидывая содержимое на травку. Пышный белокопытник поник, как будто политый купоросным маслом.
– Это что, вражеская диверсия? Засланцы решили нас отравить? – тоном, нисколько по вредности не уступавшим этому самому купоросному маслу, поинтересовался Торхаш.
Дежурные отравители переминались с ноги на ногу.
– Или к заходу солнца у нас будет ужин, или я объявлю пост и ночные бдения, – объявил полковник, удаляясь.
В преддверии такой нездоровой перспективы народ накоротке посовещался и разбежался. За едой. Оборотни – охотиться, люди зачем-то возвратились к злопамятному озерцу.
Рыська, удивляясь неожиданной тишине, незаметно для себя задремала. Во сне ей приснилась мама. Смотрела молча, с мягкой укоризной. Под этим взглядом дочери стало неуютно. А от отцовского голоса, спокойно и тихо напомнившего: 'Ты ведь помнишь, чья ты дочь, Росинта?', стало так стыдно, что щеки загорелись так, что куда там поротой попе! От раскаяния она проснулась, тщательно оделась, застегнувшись на все пуговицы, туго убрала волосы. Постояла у входа, собираясь с духом, помедлила еще и вышла.
Оказалось, что лагерь пуст, а Лихай Торхаш высиживает ее, огненным лисом свернувшись под ближайшим деревом. Росинта решительным шагом подошла.
– Господин полковник! Мое поведение было непростительным. Прошу, скажите... Посоветуйте, как мне ... вести себя ... с парнями?
Лис обошел вокруг дерева и вернулся к Рыське в истинном виде.
– Так же, девочка. Так же.
Дожидаясь возвращения ребят, Рысена сломала всю голову, расшифровывая его ответ.
Потом на одном костре жарили двух зайцев и молодого оленя, а на втором варили уху из жирных карасей, наловленных, как бреднями, суровыми курсантскими рубашками, с завязанными рукавами и горлом. Росинта колдовала над жарким и ухой, била по лапам однокурсников, рисковавших сунуться посолить или приправить ужин. Обжигаясь, ели душистую наваристую ушицу, честно поделили и зайцев, и оленя. По окончании трапезы Росинта встала у мерцающих угольев, не желая прятаться за тонкой вуалью сумрака.
– Мой поступок был нечестным и ... не благородным. Я поступила не по-товарищески, – голос ее с каждым словом дрожал все меньше.
Парни слушали ее тоже стоя. Нихель вышел вперед.
– Росинта, я ... мы все, – парни согласно загудели. – Просим нас простить.
– За что? – изумилась Рысена, подходя ближе.
– Просто прости, и все! – твердо сказал Филберт, становясь рядом с оборотнем. – И ... это! Мы даем слово, что Фаррел ничего не узнает.
Рыська опять покраснела. Об Этом она вовсе не подумала!
Неловкий момент удачно скрасил Отис, отлучившийся по неотложному делу в кустики, и неудачно присевший на дикобраза.
Глава семнадцатая, разлучная.
Над университетским плацем, начищенным не хуже офицерских сапог, вместе со стягом Военного университета развевался Королевский штандарт. На выпуске по традиции присутствовал Его Величество Редьярд.
Курсанты, выстроившись в каре, внимали речам. Сначала Его Величество поздравил, высказал, поблагодарил, выразил уверенность. Затем ректор, в свою очередь, высказал, заверил, призвал, в заключение поздравил. Староста курса поблагодарил, пообещал, в свою очередь заверил. Были вручены дипломы. К дипломам с отличием прилагались эполеты. Остальные вместе с дипломом получили права на производство в офицеры в течение полугода и звание юнкера. Выпускники промаршировали перед высокими гостями, над парадной 'коробкой' взлетели кивера и троекратное 'Ура!'. Строй распался, новоиспеченных офицеров и юнкеров окружили друзья и немногочисленные родственники.
Росинта ждала Ардена у бокового входа. Тут было пусто и тихо, только доносились обрывки разговоров и смех. Он подбежал, подхватил ее, закружил.
– Росинка, наконец-то! Я надеялся увидеть тебя еще вчера, – он смотрел ей в лицо, гладил нежные щеки, с сожалением провел пальцем по улыбающимся губам.
– Мы вернулись не поздно, но дома меня ждали – обед и все такое, поздравляли с переводом на второй курс. И все соскучились, – ее ладони слушали его сердце, глухо и быстро стучащее, прикоснулись к золоту погон.
Они почти поцеловались, но тут кто-то завернул за угол, и одобрительный свист разбил хрупкое мгновение.
– Мне надо бежать, Росинка. Сейчас у нас обед с Его Величеством и Их Высочествами, а потом прием, – говорил он, торопливо обнимая, скользя по грубой ткани мундира, как по шелку кожи. – Увидимся на рассвете, на нашем месте?
Она закивала, не в силах сказать хоть слово без риска расплакаться, на мгновение прижалась изо всех сил, отпрянула и убежала.
Короткий морской рассвет едва забрезжил. Молодые офицеры и юнкера обнялись на прощанье, расходясь. Арден торопливо шел по пустой набережной, готовясь ждать Росинту и сдерживая дрожь нетерпения. А на знакомом повороте с удивлением и радостью увидел знакомый силуэт.
Росинта, в лучшем своем платье, с распущенными длинными волосами была очень красива. Фигура приобрела совершенную плавность линий, лицо, юное и свежее, больше не казалось детским. Он подошел, даже подбежал, позвал по имени, и замер, завороженный. Она сама придвинулась, уткнулась в грудь, сцепила руки за спиной, вжимаясь в него. Он бережно обнял, целуя кудрявую голову.
– Ты опять выросла, – шептал он, и она чувствовала его улыбку. 'Самый подходящий рост для поцелуев' осталось невысказанным. – И стала еще красивее.
Она бездумно покивала, царапая щеку позолоченной пуговицей.
– Я уезжаю сегодня после полудня. Сначала в Узамор, навещу своих, потом в гарнизон. В Синие горы.
– Это же на самой границе? – прошептала Росинта мундиру.
– Росинка, посмотри на меня.
Она подняла на него несчастные синие озера, полные непролитыми слезами.
– Дай руку, – попросил оборотень, отстраняя ее.
Ее ладошка узкой лодочкой лежала в его ладони. Он опустил в нее, как в ковчег, тонкую цепочку. На цепочке блестело колечко, усыпанное яркими рыжими камушками.
– Это тебе, моя Росинка... Моя?
Она всхлипнула. Рука дрожала.
– Рысенька, что? – он обнял ее, утешая.
– Папа... долго разговаривал со мной вчера. Он сказал, что я поступаю эгоистично. Тебе девятнадцать, ты взрослый и... А мне тринадцать, и даже если я брошу учебу, нам нельзя будет пожениться еще три года. Я не вправе ... – она плакала, и он едва понимал, что она говорит. – Ты не должен... считать... что связан словом!
– Не плачь. Не плачь... – он укачивал ее, борясь
