Птица-жар и проклятый волк - Полина Бронзова
— Да говорят, будто на каменной дороге, — с готовностью поведал рябой парень, до которого, должно быть, уже дошёл слух, пущенный на постоялом дворе. — Обсказывают, будто нечисть, что там позавелась, кладовик и есть.
— Да нешто? — удивились люди. — Ну, дела!
— Ишь ты! — сказал кто-то. — Ну, как знаете, а я на каменну дорогу и за-ради клада не сунусь. Боязно! И вы бы не ходили, душу не губили.
— Боязно, так и не суйся, — ответил ему Первуша. — А другим не мешай! Купцы небось ездят, ни с кем беды не стряслось. Видно, и нет там никакого зла, одни пустые разговоры.
Заспорил тут народ. Одни купцов ругают — ишь ты, и так ладно живут, а о кладовике прознали да смолчали! Другие говорят, что и верно сделали, что о таком и надо бы молчать, потому как от нечистой силы добра не жди, а кладовик — он ведь кто, как не сила нечистая? Примешь от такого помощь, слезами она отольётся.
Да пока спорили, Хмыра подобрался к мужику в кафтане с золочёными пуговицами, толкнул его, да мошну и срезал. Завид глядел, всё видел. Морщок руку протянул, и кожаная увесистая мошна так ловко перешла к нему в ладонь, а после за пазуху, что впору и подумать, не почудилось ли.
Тут же Морщок поднял крик, указывая на Хмыру:
— Вор, держи вора! Ишь ты, на торгу, при честном народе не забоялся на чужое добро зариться! А ну, хватай его, ребята!
Обокраденный завертелся, растерянно хлопая себя рукой по пустому месту, где вот только были монеты. Люди вмиг позабыли и о шапках, и о кладовике, окружили Хмыру, подступили к нему с кулаками. Меж тем Морщок с добычею отступил, да под шумок и убрался с торга.
— Где же я вор? — обиженно кричал Хмыра. — Чего зря бесчестите? Ну, поглядите, ведь нет у меня ничего!
Расставив руки, он позволил себя обыскать. Его трясли и щупали, но скоро всё же признали, что он ничего не прячет. Не сыскали даже и ножа, которым бы он мог перерезать завязки.
— Да будто и не он виноват, — плюнув, зло сказал мужик в кафтане с золочёными пуговицами. — Кто ж тогда?
— А, ты вот так-то, клеветник? — напустился на него Хмыра. — Вором назвал, ни за что опорочил, выставил на поругание, а после и прощения не испросил? Пояс развязали, всего обтрясли, ощупали, за что мне бесчестье-то этакое! Жаловаться буду, вот хоть и до царя дойду. Крепко ты меня обидел!
— Нехорошо вышло, — поддакнул и Первуша. — Доброго человека зазря виноватите. Что же вы так?
Они так убедительно говорили, что и другие начали соглашаться. Кончилось тем, что обокраденные мужики ещё и заплатили Хмыре за обиду, боясь, как бы он и впрямь не поднял шум, да и пошли прочь, ругаясь меж собою. Теперь уж им было не до шапки.
Завид только глазами хлопал. Уж так ловко всё было сделано, что если бы не знал, и сам бы не понял, куда подевалась мошна.
Он бы ещё долго стоял, изумлённый, если бы Первуша не взял его за плечо да не повёл прочь от шумного торга. Завёл в какие-то закоулки, на задворки, да как со смеху покатится, как хлопнет себя по колену!
— Рожи-то их видел? — спрашивает сквозь смех. — Ох ты, не могу! Вот это, брат, веселье, а будет ещё веселее.
Глядя на него, и Завид засмеялся. И правда, потешные лица были у купцов. И ведь как легко всё вышло! Одного-то вора, может, и поймали бы, а втроём они всем головы заморочили. Непременно однажды добудут и птицу-жар!
— Ишь ты, — удивился Первуша, — да ты и смеяться умеешь. Ну, брат, ты покуда лишь глядел, а вот погоди, как сам на дело пойдёшь. Ежели выйдет удача, такую радость узнаешь, что ничего с ней не сравнится! Да на торгу промышлять — дело пустое, лёгкое, а вот и правда, что ли, влезть в царский терем…
Скоро подошли и Морщок с Хмырой. Видно, условились встретиться здесь.
— Что же, делить на всех станем, али только на нас троих? — покачав мошну в ладони, спросил Морщок.
Первуша её отнял, да и спрятал за пазуху.
— Рано делить, — сказал он. — Нынче на камне посеем, скоро богатый урожай соберём.
— Это как же? — не понял Морщок.
— А вот покажу, — подмигнул ему Первуша. — К гиблому-то месту с нами поедешь? Вот ужо будет веселье!
Больше он ничего объяснять не захотел. Повёл их какими-то окольными путями к окраине, где жил кузнец, да, видать, кузнец тот был не из лучших, потому как и тропу к его дому не замостили, никуда она не годилась. Такие лужи стояли, что в них и утки плавали.
Низко над дорогой нависали ветви старых вишен, и Завид набрал полные горсти, даром что ягоды не доспели. Волком жил, так и помыслить не мог, что их попробует. Теперь идёт, косточки плюёт, на солнце сквозь листву щурится. Хорошо! Много ли для счастья надо?
В избу к кузнецу Первуша один заглянул. Вышел повеселевший, подбрасывая в руке холщовый мешочек.
— Зелёного огня купил! — сказал он, подмигнув. — Что же, пора и к Тишиле вернуться. Чего ждать, нынче бы и ехать.
— После дождя-то? — с сомнением произнёс Морщок. — Дороги развезло, кто ж нынче туда сунется?
— То-то и оно! Нам бы первыми быть.
К постоялому двору шли уже не вместе. Морщок и Хмыра пошли своим путём, сказали, дальше ни к чему держаться рядом, а то, мол, если купцы либо догадливые люди с торга приметят, так и поймут, что вместе работали, а там как бы не спросили за обман.
Завид у Первуши выспрашивает, как это зелёный огонь в мешке сидит и холстину не прожигает, а тот смеётся только.
— На каменной дороге покажу! — обещает.
Город шумит. Где-то пекут хлеб, и так уж он пахнет! Озорники гонятся за петухом, тщатся добыть из петушьего хвоста чёрное перо с зелёным отливом. Шмыгают у людей под ногами, бабы ахают, руками всплёскивают, мужики ругаются. Петух кричит, крыльями хлопает, с одной стороны дороги на другую перепархивает. Не догонят! Да вот уже одного и за ухо взяли.
У кого-то серая свинья со двора ушла, да и легла поперёк улицы. Её сманивают капустными кочерыжками, а она нейдёт. Всё ей хорошо: и солнце, и шум, и грязь под брюхом хороша. И что хлопают её по лохматой хребтине, свинья будто не чует, только ушами помахивает.
Вот рыбу на телеге
