Расколотый Мир - Гилман Феликс
Сичел нахмурился, словно подмигнул пустой, скрытой шрамом глазницей. Он швырнул карты на стол. Одни Локомотивы — карты скверные.
— Будь проклят тот день, когда ты сюда явился, Кокль.
— Не кипятись. Это гостеприимный дом. Дух прощает всех, даже тех, кому везет в картах.
Кридмур напомнил себе, что сейчас ему лучше проигрывать. Когда соперники думали, что выигрывают, они становились разговорчивыми.
— Так и есть, — согласился Ренато, раздавая карты, — он все прощает.
Серьезный, как всегда, Ренато глотал слова — у него была раздроблена челюсть, и он прикрывал ее красным платком. Карты ему выпали хорошие, подумал Кридмур, в основном Стволы.
— Да, это верно, — сказал Сичел.
— Вздор, — сказал Малыш, сидевший в одиночестве на дальнем конце стола.
— Ну, ну, — покачал головой Ренато. — Ему нужно просто дать время. Ляг, расслабься, позволь Духу делать свое дело, и...
— Не нужно мне ничего прощать. Пусть прощения просят те уроды, которые все это со мной сотворили. А я их прощать не хочу. И сидеть здесь и гнить, как последний трус, тоже не собираюсь. Я собираюсь...
— Вот доиграешься и помрешь где-нибудь, — сказал Сичел.
— И что?
— Ты ведь солдатом был, так? Значит, тебе есть за что просить прощения. Не важно, на чьей ты воевал стороне. Дай я тебе одну историю расскажу. Двадцать лет назад... — начал Ренато.
Дальше Кридмур уже не слушал. Двадцать лет назад Ренато сражался на стороне богатого южного барона-выродка, присягнувшего в верности Стволам. Теперь его земли и, что главное, нефтяные скважины принадлежали Линии. Ренато был ходячей энциклопедией баек и притч о войне. Каждую из них венчала мораль о прощении, исцелении и, что важнее всего, о важности обращения к Духу, способному переложить ношу с плеч человека на свои метафизические плечи и унести ее прочь...
Кридмур обратил на себя внимание Малыша и закатил глаза.
Сичел начал свой собственный рассказ, что-то о женщине, которая последовала за армией и погибла в битве при Габбард-Хилле.
Доктор Хамза прервал его признанием в том, что в бытность студентом в Джаспере он любил заложить за воротник. Старых вояк его рассказ не впечатлил, но возмущаться они не стали.
Чтоб не терять сноровки, Кридмур ввернул пару небылиц о собственных солдатских подвигах. Притворился, что раскаивается в неких неназванных и несуществующих грехах, которые совершил в битвах у пролива Печин и Мельницы Хуки. Ренато и Сичел слушали с серьезными лицами.
Попечитель Дома Скорби принадлежал к Улыбчивым. Он горячо верил в пользу доверительных откровенных бесед и исповеди, и, хотя от персонала госпиталя не требовалось разделять его воззрения, они перенимали его привычки. Иногда весь дом напоминал собрание какого-то общества. Кругом все только и делали, что разговаривали друг с другом. «Меня зовут Джон Кридмур, и я хочу сознаться в своих преступлениях. Надеюсь, на этой неделе вы никуда не собираетесь...»
Он пригласил сюда Малыша в надежде, что остальные захотят поучать его. Так оно и вышло, но разговор затягивался, а у Кридмура была назначена встреча с симпатичной медсестрой.
— Иногда я все еще вижу их лица. Но Дух забрал у меня эту боль, так же, как забрал боль от потерянной руки, и теперь... — продолжил Сичел.
— Вранье, — прервал его Кридмур, надеясь перевести разговор на интересовавшую его тему, а интересовал его только Дух.
— Малыш, я не понимаю, о чем говорят эти люди. Я человек простой. Мой опыт подсказывает мне, что только время лечит раны. Со временем все можно забыть. Если же это не работает, попробуй выпивку, — сказал он.
Ренато терпеливо покачал головой:
— Если ты ищешь исцеления, Кокль, ты найдешь его здесь.
— Слыхал о Безымянном Городе?
— Еще бы, Кокль. О нем бродяги рассказывают. Да и старые солдаты тоже.
— Там с неба льет виски, женщины доступны, и работать никому не нужно, и агнец, и лев, и даже старый агент Стволов могут обрести покой.
Он взял со стола карту. Локомотивы. Для него бесполезна. Безымянный Город! Он не вспоминал о нем уже много лет!
— Так я к чему — по-моему, это все тоже брехня. Нет такого города. Поверить в него можно только от отчаяния.
Разве это не правда?
Но Ренато стоял на своем.
— Ты просто Духа не видел! Он существует!
— Я видел, как он ударил по тому летуну в небе. Я видел, что он охраняет наши ворота. Я признаю, что он существует. А вот насчет целительной силы не знаю. Где доказательства?
Ренато пожал плечами:
— Это нужно чувствовать.
Малыш фыркнул и бросил карты на стол. Локомотивы, Стволы, Племя, Женщины...
— С меня хватит, — сказал он. Но вставать с места не стал.
— Вот не знаю, чувствую я это или нет. Скажи мне, зачем он это делает? Какая ему от этого выгода? — сказал Кридмур.
— Не у всего есть причины, — сказал Ренато с раздражающей серьезностью проповедника.
— Я тоже всё! — признался Ситчел.
Хамза встал:
— Мне нужно идти к пациентам.
— Причины есть у всего, — сказал Кридмур.
— Может быть, — сказал Ренато. — А может, и нет.
Больше Кридмур не выдавил из них ничего. Вскоре он тоже выбыл из игры, и Ренато, забрав выигрыш, вернулся на пост.
Кридмур с Малышом остались вдвоем по разные стороны освещенного свечами стола.
— Ну что? — сказал Кридмур.
— Да пошел ты, — сказал Малыш и, хромая, ушел прочь.
В Доме было немало медсестер. Большинство из них — из близлежащих городов, в основном из Гринбэнка. Многие из них были красивы. Попечителю явно нравились симпатичные медсестры.
— Я согласен остаться здесь навсегда. Мне нравится здесь работать.
— Большинство мужчин здесь — калеки. Неудивительно, что медсестрам ты нравишься. Тебе нечем гордиться, Кридмур.
— Мне нравится общество медсестер. Я стар, обо мне нужно заботится.
— Скоро тебе это надоест.
— Никогда!
— А ты допроси их.
С Ханной он встречался заполдень в кустах за травяным садом; с Эллой — по вечерам в северной башне. С другими девушками — нерегулярно, но и не редко. Он очаровывал их рассказами о городах мира. Животная энергия, наполнявшая Кридмура, в Доме большая редкость, за которую его здесь ценили. Он даже умудрился пока не нажить себе ни одного врага.
— Дух охраняет нас. Это все, что я знаю. Это хорошо. Что бы я делала одна с дурным стариком вроде вас? — спросила его Ханна.
— А о духе я говорить не люблю. Грустная тема. Я не за этим сюда пришла, — сказала Элла.
О пациентах они говорили куда охотнее — о чем еще им сплетничать?
Ханна поведала ему о свирепом старике в закрытой палате на четвертом этаже, бредившем о битве у пролива Печин. Элла рассказала о старике на третьем этаже, который ничего не говорил, но воровал монетки и бутылочные крышки и мастерил из них себе медали. Звучало это многообещающе, поэтому Кридмур украл ключи Эллы, пока она спала, и отправился на разведку; но когда он пробрался в каждую из палат и взглянул на их лица, Мармион оба раза сказал:
— Это не он.
— Ну, что ж...
Элла, казалось, немного боялась доктора Альверхайзен, и не хотела ничего о ней говорить, как ни намекал, как ни допытывался Кридмур; Ханна же с радостью поделилась слухами о чопорной дуре с севера и ее безумных экспериментах над простушкой Дэйзи и бедным старым Генералом...
Вечером снова играли в карты. Кридмур, Ренато, Сичел, Малыш. Их выигрыши теперь обходились Кридмуру недешево.
В тот вечер Кридмур решил поспорить. И похоже, не прогадал.
— Слушай, Ренато, я много путешествовал по Краю Мира. Видел дюжину мелких духов в мелких городишках — духов пшеницы, духов дождя. Они встречаются так же часто, как двухголовые телята и бородатые женщины. Каждый — не ярче свечки. И большинство из них — проделки фокусников. А те, что и правда существуют, с радостью принимают приношения, но не очень-то любят приносить пользу. В Доме полно увечных людей. Что-то я не вижу, чтобы их кто-нибудь исцелял.
