Марина Казанцева - Жребий Судьбы

Он прикоснулся пальцами к своим губам, словно пытался вызвать ощущение того лёгкого касания, которое его разволновало. И вспомнил, как внутренне слегка воспротивился этому проявлению чувства девушки-эльфа — потому что в тот момент ему почудилось, что этим поцелуем он изменяет Наташе. А оказалось, что ей это совершенно безразлично — она уже отреклась от него. Он упустил из рук синюю птицу.

— Скажи, Гранитэль, — обратился Лён к перстню, с которым теперь не расставался. — почему меня не коснулись убийственные чары Наганатчимы?

— Я не знаю. — отвечала принцесса. — Мне многое ведомо, но далеко не всё. Я обладаю многими волшебными силами, но не знаниями о тайнах Селембрис.

— Ты знаешь, мне показалось, что Пипиха хотела всё же мне что-то рассказать.

— Ты окружён, Лён. — ответил перстень.

— Эй, Коса!

Лён оторвался от созерцания снега. Он даже не заметил, как остановился по пути домой и некоторое время просто топтался на месте среди школьного двора. И не почувствовал, как оказался в кольце недругов.

Это бригада Мордвинова, неофициально прозванного Мордатым. Нехилые качки. Все в чёрных кожаных куртках, как в униформе. Руки в карманах. Походочка вразвалку. Все, как один, лениво жуют жвачки со ртами, раскрытыми до ушей. От них тащило коньяком, сигаретами и потом.

Лён смотрел на них и размышлял, как будто было время для размышлений. Что ему стоит достать клинок и обратить всё это кодло в бегство? И это будет вполне справедливым. Ни один волшебник не осудил бы его за это. Он мог бы поступить и хуже: обратить их во что-нибудь. Или украсить рогами и носами. Лён усмехнулся про себя: как Гондураса.

Никто не запрещает ему прибегнуть к магии, когда он посчитает нужным. Никаких ограничений, кроме внутреннего кодекса. Вот это и есть препятствие. Бороться при помощи магии можно только с равными себе. Когда-то это было в норме. Однажды Паф перепугал насмерть Комбрига своими зубами и когтями. И это было оправданно. Лёнька умирал со смеху, наблюдая за этой картиной через стекло входных дверей. Почему же теперь что-то препятствует ему?

— Говорят, тебя сам Гондурас боится? — с издёвкой спросил Мордатый.

— С чего бы это? — усмехнулся Лёнька. — Он не объяснял?

Они стояли совсем близко, окружив его. Шесть человек. Лица сытые, глаза наглые. Что ему мешает? Как быстро исчезнет эта маска гладких боровов, уверенных в своей безнаказанности. Только надо ему это? А не будь при нём волшебной силы? Сейчас бы он чувствовал, как по спине стекает холодный пот и заранее ощущал бы боль от ударов. Они будут бить с максимально доступной им жестокостью, а жертва будет захлёбываться кровью и мычать не столько от боли, сколько от унижения.

— Выступаешь, да? — Мордатый тянул время, наслаждаясь слабостью жертвы.

— Что за претензии ко мне? — это было сказано так безразлично, что кодло забеспокоилось: они недостаточно внушительны?

— Претензия простая: твоя мобила идёт ко мне в карман.

Ну, конечно! Его нехитрая «Моторола» понадобилась таким крутым парням!

— Ты знаешь, Мордатый, — холодно заметил Лён, забыв даже, что Мордвин бесится, когда его называют этой кличкой, — мне некогда с тобой болтать. Собрался бить — бей. А трёп слушать как-то скучно.

— Пацан блефует. — заметил кто-то из шестёрок.

— Нет, не блефует. — лениво отозвался другой. — У него папаша мент. Его налупишь, а он пойдёт и сдаст нас своему приёмному папаше.

— Так будет драка или нет? — ещё холоднее спросила жертва.

Секунду Мордвин разглядывал его.

— Конечно, стоило бы вмазать за наглость. — процедил он сквозь зубы. — Но мне кажется, салага обкололся. Ему сейчас можно мордой сваи заколачивать. Будет кайф не тот.

Понятно, он уже искал пути для отступления. Требовалось уйти, оставив за собой последнее слово. Жертва будет рада и промолчит с достоинством.

— Так что, будешь капать своему папаше? — уже отходя, бросил Мордатый, не ожидая никакого ответа.

— Обязательно буду, если ты сейчас уйдёшь. — пообещал Лён. — Чего тебе бояться, Морда? Ты можешь убивать меня, никто даже не вмешается. Но если ты вернёшься и будешь драться, как мужик, то я не стану ябедничать своему папаше. Чего ты боишься, маленький?

Они не похожи на упырей, но он ненавидел их неизмеримо сильнее, чем вурдалаков. У чудовищ нет выбора — они такие, какие есть.

Гиены вернулись и снова окружили жертву. Придурок сам нарвался.

Они напали всей гурьбой, как он и думал. У этих тварей даже не было понятия, что нападать вшестером на одного человека — это просто пошло. Впрочем, это ведь не бой, тут кодекс не уместен. Это просто избиение младенца. Ребятки забавляются. Они здесь хозяева. Они подмяли под себя банду Гондураса. Они хозяева в своём маленьком мире размером с квартал. С ними даже милиция не связывается. Теперь они от нечего делать поймали раба и собираются слегка размять конечности.

Теперь он может выложиться.

Когда-то в лесной школе Фифендры он прошёл хорошую выучку. После нападения вурдалаков, после избавления от нечисти, он, Паф и Долбер вернулись к старому дубу. Вот тут-то оказалось, что им предстоял второй курс учёбы у лесной волшебницы. Теперь, когда все трое вернулись героями, она уже не представала перед ними в виде старой ведьмы, а приняла иной вид — прекрасной и вечно молодой валькирии, могучей девы-воина. И вот тогда она им показала класс настоящего боя с мечом, кинжалом, булавой. Волшебный меч — это одно, а холодное оружие — совсем другое. Не следует полагаться только на свойства дивоярского меча — умей обращаться и с обычным.

Потом был второй курс обучения у Магируса Гонды. Интеллигентный, добрый нестареющий учитель оказался мастером контактного боя — он одинаково умел обращаться и с мечом, и просто голыми руками побеждал противника. К великому изумлению Лёна, Гонда оказался боевым магом Дивояра — он-то и тренировал всех троих, и это было самое необычное обучение — синтез рукопашного боя и приёмов магической науки. Так что Лён много видел боёв, много дрался. Страх давно изжит. Даже оружие теперь не нужно. Он — сам оружие, и оно хотело боя. Только было немного интересно: они будут нападать гурьбой или все же немного будут мужиками?

Лён был ростом почти с них, хотя и младше. Он сухощав, но крепок. Мышцы не разбухли, как у качков, но качество совсем иное. На вид он явно слабее, но первым учителем Лёна был не кто иной, как сам герцог Розебрахер, отец Алариха.

Затоптанный снег окрасился кровью. Один за другим шестёрки вышли из строя и теперь валялись на снегу, постанывая от сильной боли. Расквашенные носы в стычке никого не удивляют, но этот рыжий бил неуловимыми ударами, от которых невозможно было обороняться, как невозможно обороняться от молнии. Уследить за ним нельзя: он не принимал стоек, а просто скользил между пацанами, как язык пламени, мгновенно возникал и пропадал. Их кулаки зря лупили воздух. Он появлялся там, где его не ждали, не издавая ни звука, наносил удар и исчезал.