Роман Светлов - Прорицатель

Благодаря палатке они получили возможность принимать гостей. Любопытная это была вещь: в небольшой армии, которую Эвмен вел из Тарса, днем все были друг у друга на виду. Однако по вечерам Калхас с самым серьезным видом приглашал Иеронима, или Дотима, чьи потрепанные отряды догнали стратега на четвертый день после начала похода, и Гиртеада хлопотала, чтобы успеть приготовить им ужин. Калхас тоже оказывался втянут в хлопоты. Он приносил воды, выбрасывал какие-то очистки, а встретив на пороге гостя, озабоченно просил его обождать — еще чуть-чуть, ну совсем немного — дабы войти к окончательно готовому столу.

Калхас готов был забыть о том, что их палатка стоит посреди военного лагеря. Он готов был принять саму эту войну за доброе божество, которое помогает ему. Вначале она привела его в Тарс, а потом позволила бежать оттуда, сжимая в объятьях прекрасное и родное существо. Теперь она вела их на Восток, через Киликийскую равнину и через горы, что отделяют область Тарса от Месопотамии. Путь был красив, зима даже здесь, в горах, не пугала снежными зарядами — Калхасу эта война все больше казалась счастливым свадебным путешествием.

Дотим, совсем недавно видевший кровь на своем оружии, даже не пытался разрушить эту иллюзию. В его победных рассказах все обстояло легко и весело.

— Туго нам пришлось только в самом конце, у последнего перевала! — с юношеским упоением живописал наемник. — Дорога там вначале поднимается вверх, проходит между двумя большущими скалами, а затем резко поворачивает направо — и вниз, в долину, в Киликию. Вот перед этим перевалом они впервые сбили нас с дороги. А что удивляться — варвары есть варвары! Пока мы вылавливали пленных или пускали издалека стрелы, варвары, которых добавил к моим аркадянам стратег, строили из себя героев. Как только пришлось сражаться по-настоящему, сирийцы, каппадокийцы, киликийцы — все подались назад, побежали! Одно им оправдание — Антигон бросил против нас фессалийскую и тарентинскую конницу, а еще — пельтастов. Варвары раньше таких солдат не видели и, конечно, перепугались, словно столкнулись с македонской фалангой. Те и вправду похожи на фалангу: огромные щиты, длинные копья, только шлемы и доспехи кожаные, легкие, а бегают пельтасты почти как наши пастухи. Хорошие воины. Менон, говорят, набирал многие тысячи таких среди ионийцев. Куда там моим варварам устоять против них! Те, что были конные, успели проскочить через перевал, а остальных отбросили в сторону от дороги, в горы. Пришлось мне самому с аркадянами раскрутить пращи — но проку все равно было мало. Пока мы отбивались от легковооруженных, по дороге мимо нас прошла конница, а следом за ней, бегом, еще один отряд пельтастов. Антигон знал, что за перевалом дорога поворачивает направо, он хотел окружить нас и поймать! — Дотим торжествующе смотрел на Калхаса и Гиртеаду. — Он думал, наверное, так: «Что мне этот глупый полуварварский сброд! Все, что они умеют — это бегать по горам и склоняться перед сильным!» Эйя! — Дотим давно приметил перевал! Дотим хорошенько подумал, прежде чем пошел навстречу Антигону! На скалах были груды камней, а также люди, ждавшие удобного момента. Когда конница Фригийца вошла в проход, они выбили клинья — и бум! трах! крак! — грохот стоял такой, словно началось землетрясение!

— Их всех раздавило?! — восхищенно спросил Калхас.

— Всех?.. — хмыкнул Дотим. — Ну, пожалуй, не всех. Двоих-троих придавило, вместе с лошадьми. Зато лошади испугались, остальные повернули обратно и едва не потоптали пельтастов. Замечательно! Мы безо всякой спешки одолели подъем и убрались из мешка!

Во время этих рассказов Калхас почти забывал об уродстве лица Дотима. Перед ним был удачливый Воин, чей дух почти превращал изувеченное лицо в лицо Героя.

Гиртеада отнеслась к наемнику с симпатией. Дотим сразу же обрушил на жену Калхаса бестолковую, но обильную лесть.

Девушка, смеясь, принимала ее, и, сама не оставаясь в долгу, придумывала комплименты по поводу внешности наемника. Их соревнование переходило в дружескую пикировку — Калхас иногда хохотал, слушая их, до колик в животе.

С не меньшим удовольствием Гиртеада встречала Иеронима. Внимание историка было ей приятно, она чувствовала, что имеет над ним власть и — Калхас видел это — ощущение власти придавало Гиртеаде чисто женской уверенности в себе. Аркадянин без всякой ревности смотрел на знаки внимания со стороны Иеронима, ибо уверенность эта не превращалась в кокетство. Девушка вдыхала ее почти бессознательно и взрослела прямо на глазах.

Вечера, проведенные с историком, были спокойными и рассудительными. Обычно Иероним неторопливо рассказывал им об Александре, почти всегда подчеркивая роль, которую играл при Царе Эвмен. Однажды Калхас прямо спросил у рассказчика:

— А твоя преданность стратегу никогда не подвергалась испытанию?

Иероним внимательно посмотрел на него:

— Почему ты спросил об этом?.. Или опять… боги? С времени начала вашей любви ты не беспокоил меня странными словами.

— Может быть, они давали мне отдохнуть? — задумчиво произнес предсказатель. — Сейчас мне хочется сказать еще одну непонятную вещь: сегодня исполнился год со дня рождения человека, при дворе которого ты проведешь старость.

— Македонского царя? Ты мне уже говорил.

— Да. Может быть, это будущий царь.

— Странно и тревожно, — смутился историк. — В царской семье, даже в ее боковых ветвях, в прошлом году не рождался, по-моему, никто… А что касается преданности — да, она была испытана. Когда Эвмен укрывался в Норе, он решил попытаться связаться с Антипатром, тогдашним регентом. Мне удалось выбраться из крепости. Тайно побывал в Македонии. Но на обратном пути люди Антигона захватили меня. И… и не скажу, что те дни, которые я провел у него в лагере, были злыми. Он могущественный человек — и воин, и правитель. Очень властный, но всегда держит себя в руках. Очень умный, прозорливый, помнит все и всех. Видишь, даже сейчас я хвалю этого человека. Подчиниться, исполнить его волю казалось таким же естественным делом, как выпить заздравную чашу на пиру. — Иероним задумчиво потер лоб. — По-моему, я испугался именно этого. Из моей головы не изгладилась еще память об Александре — и я не могу при жизни его наследников склониться перед новоявленным царьком. Говорят, в жилах Антигона течет кровь вождей какого-то из македонских племен. Великий Филипп превратил его род в слуг, теперь же старая кровь пытается взять свое. Да, к счастью я помнил Александра, подлинного повелителя, и Эвмена, моего друга. По-моему, Антигон понял, что служить ему я не смогу. Он и отпустил меня в Нору… Интересно, но ощущение окончательно преодоленного искушения появилось только перед воротами крепости.