Далия Трускиновская - Сказка о каменном талисмане

Потому, и лишь потому я выдержала взгляд Марджаны.

— Будь по-твоему, о царевна, — решила она и из-за своей спины извлекла поднос с фруктами и кувшин с шербетом.

Мы спустились с коней и сели в тени дерева.

Остальное было совсем просто — когда она, достав из воздуха две чаши и разлив в них шербет, потянулась куда-то в гущу веток за жареным цыпленком, я плеснула ей в чашу из чернильницы Ильдерима, и выплеснула около половины того, что там осталось.

Язык смертного бессилен описать то, что из этого получилось!

Марджана осушила чашу, поднесла ко рту ножку цыпленка и вдруг застыла, прислушиваясь к тем чудесам, что творились в ее теле. Затем стала странно ерзать на ковре, запустила руку к себе под одежду и вскочила на ноги. Голову ее вдруг окружили языки синего и зеленого пламени, наподобие львиной гривы, и сменились языками алого и желтого пламени, и из ушей и ноздрей пошел черный дым, и она стала топать ногами, и земля задрожала под ней.

— Я победила, о Марджана! — сказала я, не вставая с ковра и лишь положив руку на рукоять моей любимой сабли. — Теперь тебе ни к чему Ильдерим! Теперь тебе нужны молодые и красивые невольницы, а львов пустыни оставь уж нам, слабым женщинам! И к тому же ты в безопасности от магов, охраняющих дворец халифа своими заклинаниями, ибо джиннии Марджаны больше нет на свете, и им некого вызвать к себе, чтобы наказать за вторжение! Они не знают, что ты из джиннии превратилась в джинна!

— Вода из источника Мужчин! — поняла Марджана, продолжая топать, и расшвыривать ногами песок и камни, и размахивать руками, когти на которых выросли и стали длиной в локоть.

Вырвав с корнем дерево, под которым мы сидели, и размахивая им, как помелом, она взмыла в небеса и с диким криком кинулась оттуда на меня. Я увернулась и ударила ее саблей по руке. Раны, нанесенные людьми, у джиннов заживают мгновенно, на глазах затянулась и эта рана. Но Марджану поразила не столько боль, сколько мое сопротивление.

— Постой, о Марджана, и дай мне сказать тебе одну вещь! — закричала я, видя, что она опять собралась взлетать. — Знаешь ли ты, что я могу нажать камень перстня, и ты от этого исчезнешь? Видишь, я знаю даже ту тайну перстня, которую не знала ты сама. Вот откуда моя смелость! А если Ильдерим рассказал мне о всех свойствах перстня, которым можно вызвать тебя, то как по-твоему, кто из нас ему дороже?

Марджана, или как там теперь следовало ее звать, выронила дерево. И я испугалась, как бы ее гнев не обратился на Ильдерима.

— Почему же ты не подумала об этом раньше? — спросила она. — Ты бы могла отправить меня прочь, едва увидев след его каравана, и не превращать в мужчину!

— Начертал калам — как судил Аллах, — отвечала я. — А если бы обстоятельства изменились и ты опять сделалась свободна от чар перстня, о Марджана? Нет, я хочу владеть моим любимым без лишних тревог и волнений!

Я нажала на камень, и она со стоном исчезла.

А я стала крутить рукоять моей сабли, и открутила верхний виток, и сняла его, и положила перстень в то малое пространство, которое оставил оружейник нарочно для таких случаев. И я закрыла рукоять, и дала себе слово никогда больше ее не раскручивать, и поскакала вслед за караваном, и нагнала его, и увидела среди ведущих его всадников Ильдерима, который был богато одет, и сидел на великолепном коне, и все ему повиновались. И я подъехала поближе, и приветствовала Ильдерима, и долго ждала ответного приветствия, ибо он онемел, и молчал столько времени, что хватило бы на молитву в два раката.

Я смотрела ему в глаза и думала, что одержала победу. Но лучше бы мне было встретиться еще с одной разъяренной джиннией — ту я хоть без зазрения совести могла бы обмануть.

— Закрой лицо, о царевна, — сказал Ильдерим. — На тебя смотрят незнакомые мужчины. И я тоже на тебя смотрю.

— Ну так опусти глаза, о Ильдерим! — посоветовала я.

Он отвернулся.

— Неужели нам больше нечего сказать друг другу, о Ильдерим? — спросила я. — Неужели это не мы сражались со стражей источника, и прятались от ифритов, и спасли сына моего брата? Неужели это не наша верность друг другу все преодолела? И теперь ты не хочешь взглянуть мне в глаза?

— Я был верен, чтобы не сказали: «Умерла верность среди людей!» — пробурчал он.

— Да не облегчит Аллах твоей ноши, о Ильдерим! — начала сердиться я. — Ты же видишь, что я покинула собственную свадьбу, и убежала из-под присмотра халифа, которому не терпелось увидеть меня китайской царицей и который лучше меня знал, что мне нужно для счастья! И я обманула джиннию Азизу, которая неосмотрительно дала клятву, что отступится от меня, если я сумею незаметно для нее выбраться из халифского дворца! И я избавилась от джиннии Марджаны, превратив ее в джинна! И вот я поскакала за твоим караваном, и догнала тебя, и стою перед тобой с открытым лицом, так какие же еще нужны между нами слова и объяснения?

— Не надо никаких слов, о царевна, — согласился он. — Я благодарен тебе и повелителю правоверных за эти сокровища, и невольников, и коней, и верблюдов. Вы щедро наградили ничтожного купца за его скромные услуги! Ведь я — всего лишь купец из Басры, я уезжаю и приезжаю, покупаю и продаю, и это дело, сперва казавшиеся безнадежным, стало для меня прибыльным.

— Воистину прибыльным, о сын греха! — отвечала я. — Ты получил целый караван, и невольников, и невольниц, и верблюдов, и мулов, и коней, и тюки тканей, и золотые и серебряные блюда и кувшины, и еще царевну в придачу! Кто из купцов мог бы этим похвастаться, о Ильдерим?

— Благодарение Аллаху, мы не нуждаемся в царевнах! — вдруг с гордостью объявил он. — Я купец, и я женюсь на дочерях купцов, и мои дети и внуки будут купцами. А царевнам надлежит выходить замуж за царевичей, что бы их дети и внуки были царями!

— Гордость погубит тебя, о Ильдерим! — воскликнула я. — Ты горд, как целое войско шайтанов!

— А ты — как два войска шайтанов, о царевна! — он тоже вышел из терпения. — Ты уверена, что стоит тебе сделать знак — и все будут ползать во прахе у твоих ног, потому что ты сестра царя, Джаншаха, и тетка будущего царя Тадж-ад-Дина! Ты настолько в этом уверена, что предлагаешь себя мужчине и даже подумать не можешь об отказе!

— А ты настолько горд, что не можешь даже принять дара от женщины, которая тебя любит!

— А ты настолько горда, что говоришь об этом с гордостью, как если бы ты говорила с человеком настолько ниже себя по происхождению и положению, что его мнение для тебя не имеет никакого значения!

— Распутай узлы своего красноречия, о Ильдерим! — взмолилась я, хотя отлично поняла, что он имел в виду. — И забудь наконец, что я царевна, как я сама об этом забыла!