В Бирюк - Обязалово

-- Сигнальщик! Открыть глаза! Смотри на меня. Как меня зовут?

-- Ыхгык... Эта... Тебя? Ванька-колдун.

-- А его? (Я ткнул пальцем в стоявшего рядом Чарджи)

-- Его? А... Торкоеб...рь. Ой...

Нормально: контакт с окружающим миром у ребёнка восстановился.

-- Сигналь: здесь боярич. Кто на линии?

Порядок во дворе восстановился. Ивашко напоследок приложил по уху кого-то из ездовых - воз надо увязывать правильно. Чарджи брезгливо, двумя пальцами за шиворот, вывел за ворота мужичка и дал пенделя.

И правильно: только полный идиот может пытаться надеть на лошадь хомут, не перевернув его вверх ногами. Потом, уже на лошадиной шее, его надо снова перевернуть - в рабочее положение, и стянуть концы хомута - клещевину - ремнём-супонью. Что за придурок попался, если это даже попаданцу понятно?

-- Рябиновка машет: тама бабка Меланья велит привезть...

-- Твою в бога гроба душу! Сигналь: всех посторонних - нахрен! Слушать только лично Акима или Якова. Сейчас приеду - шкуру спущу!

Так и поехали: возы с перинами и ещё чего влезло, я и команда моя - для уточнения потребностей на месте.

Дрянь дело - вода ещё высоко стоит, к Рябиновке, хоть и по берегу, а только вброд. На бережку под усадьбой лежат шесть здоровых лодий человек на двадцать-тридцать каждая. Мужики там какие-то толкутся. Пяток в бронях и с мечами на поясах - наперерез:

-- Кто такие? А ну поворачивай!

Точно - суздальские, говор другой. В воротах - ещё стража. На дворе - куча незнакомого народа. Шумные, чужие, хозяйничают...

-- А, перины, это хорошо. А поросёнки где? Как не привёз? Ты что, сучок смоленский, об двух головах?! Так я тебе их обои...

Нервный я какой-то стал, растерялся как-то. Он мне - оплеху по обычаю, я ему - захват за пальцы, упор в локоть, раскручивание вокруг его оси и мордой в землю. С фиксацией его вывернутой кисти у меня на плече и его головы - моими коленями на земле. Точнее - в грязи.

Суздальцы и вправду - мужи добрые. Вместо криков и матов - только мечи да сабли прошелестели. И мои не хуже - вокруг меня веером развернулись.

Стоят - смотрят. Суздальских во дворе много, но вот тут конкретно с пяток.

До меня начинает доходить - какую я глупость... уелбантурил.

Сейчас нас тут просто в капусту посекут. Разве что - в ворота и ходу. А куда? Вокруг Рябиновки - полоса мокрого луга, там вода стоит, на сухом - пришлых полно. Только дёрнись...

Тут из-за спин противников наших выдвигается мужичина. Не молодой, не мелкий, не яркий. Борода чёрная лопатой, сам весь тёмный какой-то, кафтан бурый.

Но сабля на боку - золотом выложена. И по ширине ножен - у него там ятаган. Гридней раздвинул, глянул цепко.

-- Кто таков?

-- Я - Иван Акимович Рябина. Сын здешнего владетеля. Стою на родительской земле. А ты кто?

-- Отпусти его.

-- Ты чего, дядя, вежества не разумеешь? Я назвался - ты смолчал. Я на своём двору, а ты мне указывать будешь? Ты лучше решай - что с придурком твоим делать. Руку ему из плеча оборвать или как?

Мой подопечный при звуках голоса переговорщика начал дёргаться. Зря. Из такого захвата выходят с порванным плечом, как минимум. Я довернул - он взвыл. И - забулькал. Я же говорю - мокро у нас, лужи везде.

Гридни, было, вперёд шагнули, мои оружие подняли. Бородач своих остановил.

-- Я - Маноха. Палач князя Владимирского Андрея Юрьевича. Это - мой человек. Отпусти его без ущерба.

Блин! Куда я попал! Этот палач - один из немногих известных мне людей в этом 12 веке! Вот эту чёрную бороду смоленские князья сбреют наполовину, чтобы спровоцировать Андрея Боголюбского на поспешную войну.

После той полу-брижки летописец напишет:

"Князь Андрей какой был умник во всех делах, а погубил смысл свой невоздержанием: распалился гневом, возгородился и напрасно похвалился; а похвалу и гордость дьявол вселяет в сердце человеку".

Да ладно, фиг с ней, с русской историей: такой детина не ретроспективно, а вполне сиюминутно мне просто головушку оторвёт! И ни в какой летописи об этом не напишут. По незначительности происшествия.

Выходим из конфликта аккуратненько. Противника отпустил, тот снова носом в грязь - на хорошо вывернутую ручку не враз-то обопрёшься.

А я назад, на пятки перекатился, штаны от грязи отряхнул. Штаны - насквозь мокрые. Хорошо, что только в коленях. Пока...

Парочка гридней кинулась пострадавшего поднимать. Тот материться. Обещает глубокий и долгий интим. И мне, и усадьбе, и всей земле Смоленской. Горячится начал.

-- Замолчь. Добрый муж, а его отрок завалил. Уведите дурня.

Маноха своего человечка урезонил и стоит-разглядывает. Гурду Ивашкину и столетний Чарджин клинок. Ноготкову секиру, до блеска точенную - хоть зайчиков пускай. Подрагивающие в опущенных руках парные боевые топоры Чимахая. Совершенно не дрожащее остриё Сухановой рогатины, направленной Манохе в живот. Главного придурка в моём лице: распашоночка, безрукавочка, косыночка... И дрючок берёзовый в ручке тощенькой.

-- Бить людей князя Володимирского - не хорошо.

-- Так ведь и бояр смоленских по уху прикладывать - не по вежеству.

Мне против княжьего ближника рот раскрывать - не по чину. Но раз раскрываю - может, и вправду имею право? Я же вижу - он никак решиться не может. Был бы я просто русский человек - сказнили бы, забили бы до смерти. А вот боярин... враждебного князя в условиях неустойчивого перемирия... Повод для международного конфликта? А оно надо?

Он молчит - думает. Я не думаю - я трясусь. Но тоже молчу.

В большом собрании - не во МХАТе - длинных пауз не бывает. Из боярского дома на крыльцо с криком выскакивает богато одетая женщина. Плат чёрный, золотом вышитый, чёрное платье, тоже с золотыми разводами. Руками машет - мало что радуга не играет - на каждом пальце по перстню.

И вот во всём этом убранстве она орёт матерно. На двух языках сразу. Причём на русском идёт часть содержательная:

-- Да что бы я...! С этим... чудовищем...! С иродом, душегубом...! Под одной крышей...! Немедленно вон отсюда!

А на греческом параллельно идёт чуть другой текст...

Хорошо - Трифена как-то, сильно смущаясь, по моей просьбе составила словарик любимых выражений своего папашки. В основном - специфические термины православных монахов Каппадокии для описания сексуальной жизни вьючной скотины типа ишак турецкий. А то и не понял бы глубокого смысла столь эмоционального дамского монолога.

Гоголь в "Мёртвых душах" очень мило рассуждает об особенностях дамского двуязычия в среде российской аристократии в 19 веке:

"Никогда не говорили они: "я высморкалась", "я вспотела", "я плюнула", а говорили: "я облегчила себе нос", "я обошлась посредством платка". Ни в каком случае нельзя было сказать: "этот стакан или эта тарелка воняет". И даже нельзя было сказать ничего такого, что бы подало намек на это, а говорили вместо того: "этот стакан нехорошо ведет себя" - или что-нибудь вроде этого. Чтоб еще более облагородить русский язык, половина почти слов была выброшена вовсе из разговора, и потому весьма часто было нужно прибегать к французскому языку, зато уж там, по-французски, другое дело: там позволялись такие слова, которые были гораздо пожестче упомянутых".