Наталья Шнейдер - Аларика

Справлюсь… должна справиться. Я стащила с больного одежду. Внимательно осмотрела. В паху и подмышками — багровые узлы. Все тело было покрыто той же темной сыпью, что и руки. На фоне этой черноты неестественно белым выделялись старые шрамы, идущие наискось через грудь. Четыре параллельные полосы явно были оставлены чьими-то гигантскими когтями. Такие же шли поперек левого предплечья, словно человек пытался закрыться рукой… от кого? Впрочем, разве это сейчас важно? О чем я вообще думаю?

Я положила ладони по сторонам бубонов. Покрасневшая, горячая, натянутая кожа, готовая прорваться в любую минуту. Что ж, здесь, пожалуй, стоит и помочь болезни.

Кожа между моими руками лопнула, извергая гной, перемешанный с кровью. За спиной стукнула дверь — Тайрон вылетел из комнаты. Я вытерла гной заранее припасенной тканью, затянула оставшуюся рану. То же с другим бубоном.

Тайрон вернулся. С позеленевшим лицом, но спокойный. Я мельком глянула на него:

— В принципе, справлюсь одна.

— Хочу посмотреть. Никогда не имел дела с такими вещами.

— Как знаешь.

Оставалось самое сложное — убить заразу в крови, не дать человеку умереть от образовавшихся ядов, очистить от них кровь и залечить повреждения, вызванные болезнью. Всего ничего.

Жрец согнулся, начал задыхаться, закашлялся, сплевывая кровь пополам со слизью. Тело свела судорога. Все идет так, как должно — но сколько сил это требует… Наконец, больной затих. Я устало выпрямилась:

— Все. Через пару дней должен проснуться. Здоровым.

— Сама-то как? — голос Тайрона звучал озабоченно.

Похоже, вид у меня неважный. Немудрено. Сегодня больше никого вылечить не смогу.

— Это все надо выжечь. Хорошо, что камень — можно не сильно осторожничать…

— Давай, помогу.

Я кивнула. На полу заплясало бледно-голубое пламя — такое же как тогда, на дороге. Я внимательно следила за тем, как Тайрон контролирует огонь. Он пользовался магией не так часто, но уж если пользовался… мне оставалось только смотреть и учиться. Возникший из ниоткуда ветер вынес запах гари через распахнутые ставни. Я поднялась с табурета.

— Пойду, посмотрю, что тут творится. Но если больны все… я не справлюсь.

— Мы все еще можем уйти отсюда, — безразличным тоном заметил Тайрон.

— Нет. Я — уже не могу. Я останусь здесь десять дней после того, как выздоровеет или умрет последний больной. Если к тому времени не заболею сама.

Тайрон вздохнул, обнял за плечи:

— Десять дней можно прожить и в степи, не подходя к людям.

— Поздно, Тай. — Я на миг прижалась лбом к его груди, мягко высвободилась. — Раз уж я в это влезла, надо довести до конца. Что смогу.

Я знала, что будет плохо. Но что это окажется настолько страшно… Тела были повсюду — у штакетников, во дворах, рядом с колодцем. Видимо, когда кто-то падал — остальные боялись — или уже не могли подойти и помочь. В некоторых хатах не осталось никого живого. Где-то двери были закрыты наглухо, и из-за хлипких стен грозили выйти с вилами, если сами не уберемся. И над всем плыл ничем не перешибаемый трупный запах. Наконец, я не выдержала. Бросила заклинание — лежащее рядом тело вспыхнуло. Запахло паленым. Я скривилась — час от часу не легче. Тайрон, не произнеся не слова, поджег соседнего. Так мы и ходили, словно огненные чудовища — пока на земле не осталось ни одного непогребенного тела. Когда-то деревня была большой. Сейчас в живых осталась едва ли треть. И неизвестно, сколько еще умрет. Один, может быть два излеченных в день — мало. Слишком мало. И как выбирать? Кого спасать первым? Ребенка? Или его мать? Или мужчину, который весной снова засеет поле?

Так же молча мы вернулись в храм. Эхо шагов шелестело под каменными сводами. Я остановилась, глядя на алтарь, увитый цветами.

Храм был посвящен Лазару. Когда-то, потеряв жену и наследника, этот веселый прежде бог отвернулся от мира. Увяли травы, сбросили листья деревья, снег и холод укрыли мир. Долго говорили с ним Отец Солнце и Мать Земля. Скорбь смягчилась, но не угасла совсем. И поныне, когда вспоминает Лазар своего первенца, жизнь замирает и приходит зима.

А еще Лазар был покровителем целителей. Моим покровителем.

Боги не вмешиваются в дела людей — это знают все. Жрецы, их служение и жертвы богам поддерживают устоявшийся порядок вещей. Да, каждый, излеченный целителем — дар Лазару. Этот дар, а не молитвы выражали наше служение. И, правду говоря, начав убивать, я потеряла право просить. Пойти против Дара — все равно, что поступать наперекор богу, который одарил им. Но эти цветы на камне… после сладкого, пропитавшего одежу и волосы, запаха тлена. После надсадно хрипящей женщины, качающей на руках уже мертвого младенца. После того, как в пламени тела шевелятся, словно жизнь еще не покинула их…

Я взмолилась. Наверное, впервые в жизни. Просила, захлебываясь, перебивая саму себя, объясняя. Объясняя тому, кто сам испытал горечь безвозвратной потери, что так нельзя. Что это неправильно. Что все мы смертны и уйдем в свой час, но так — нельзя. Просила разума и сил спасти хотя бы тех, кто доживет до утра. Я не могла, не имела права просить у Лазара ничего — ведь на моих руках была кровь, а отнятие жизни не угодно ему. Пусть покарает меня за дерзость. Но сперва я сделаю все, чтобы спасти… хоть кого-то. А потом слова кончились, и я рыдала, опустившись на колени, обхватив себя руками, Раскачиваясь взад-вперед пыталась что-то лепетать. Тай присел рядом, мягко обнял, помог подняться. Отвел в келью, предназначенную для паломников — такие были при всех храмах. Молча зажег лучину, застелил плащом деревянное ложе, дождался, пока я затихну, бездумно глядя в пространство. Хмыкнул:

— Всякое я видел в жизни, но такой молитвы — не доводилось…

Я вопросительно посмотрела на него.

— «Послушай ты, старый хрыч, неужели тебе не жаль этих людей? Они ведь жить хотят — ты помнишь, как это — жить? Так какого рожна смотришь на все это? Неужели тебе все равно?»

— Я сказала не «все равно» — тупо поправила я.

— Ну да, — снова хмыкнул Тайрон. — Но дословно, с твоего позволения, повторять не буду.

Я не ответила. Тишина висела вокруг, обволакивая, точно липкая патока. Тихо, темно, неприятный холодок каменных стен. А за этими стенами гуляла смерть.

Я села, обхватив руками колени.

— Сколько их там?

— Не считал.

Негромко потрескивала лучина. Дрожащее пламя почти не давало света. Темнота и каменные стены давили, наваливались почти осязаемой тяжестью. Впрочем, дело было не в темноте.

— Мне страшно, Тай.

Хотелось закричать, грохнуть чем-нибудь об пол. Что угодно, лишь бы разбить эту жуткую тишину. Лишь бы не думать о том, что вокруг ходит черная смерть.