Маргит Сандему - Скрытые следы

– Руне, – прошептал Ионатан. – Мне так жаль, что ты попал сюда. Здесь… ужасно! Ты не представляешь себе, что тут творится, я мог бы рассказать тебе много такого, во что ты просто не поверишь. Но все это правда, все до последней детали. Но теперь я хочу послушать новости из Норвегии. Как там дела?

– Неважно. Страна в железных тисках.

– А моя семья? Ты что-нибудь знаешь о них? Как там Карине?

Руне улыбнулся в темноте.

– Карине купили собаку. Это самое лучшее лекарство для ее израненной души. А твоя сестра Мари живет, насколько мне известно, дома у родителей. Не так давно я разговаривал с одним из парней, живущем в одном доме с Карине. Думаю, его зовут Йоаким.

– Да, Йоаким хороший парень. По-моему, он немного влюблен в Карине. Но ей всего пятнадцать лет, так что это ни к чему не приведет. А жаль!

– Проблемой для Карине является не возраст. Ей нужно, чтобы кто-нибудь вытравил все дурное из ее памяти – и основательно, чтобы в подсознании у нее не осталось ничего такого, что доставляет ей мучения.

– Да. Ты говоришь, собака приносит ей пользу?

– Огромную!

Кто-то подошел к ним, и Руне тут же забрался под одеяло.

Когда человек прошел мимо, Ионатан прошептал:

– Руне, мне так не хватает моих близких! Я постоянно тоскую по дому. И постоянно гоню эти мысли прочь. О, Руне, как я хочу домой!

– Я понимаю, – ответил его товарищ.

Дальше продолжать разговор они не решились.

Только теперь Ионатан начал понимать ту опасность, которая подстерегала здесь Руне. Он был оригинален по характеру, по внешности. А с такими в Заксенхаузене обращались бесчеловечно. Таких, как он, считали неполноценными. Такие, как он, подлежали уничтожению, чтобы не испортить чистую нордическую расу, которой предстояло утвердиться в Великой Германии.

Спрятав лицо в тощую подушку, Ионатан заплакал. Но на этот раз он плакал не о себе. Он оплакивал Руне.

Ионатан и Руне пробыли в Заксенхаузене всю зиму.

Юноша был прав в своих страшных предчувствиях: Руне стал настоящим заморышем, которого с радостью мучили все без исключения охранники.

Тем не менее, Руне всегда находил слова утешения для Ионатана, когда они возвращались в барак после изнурительной работы. Эта зима была необычайно холодной. Таких мало было в этом столетии. В Советском Союзе и в Финляндии снегоочистители сгребали множество окоченевших трупов солдат, лежащих вдоль железнодорожных путей, в Ботническом проливе замерзла вода, в Центральной Европе солдаты замерзали на полях сражений.

Пленные, содержавшиеся в концлагерях, не имели зимней одежды. И Руне озабоченно наблюдал за тем, как его молодой друг бледнеет и худеет день ото дня, как по ночам его мучает кашель.

Руне, которого били и презирали охранники, делил с юношей свой скудный паек, залечивал его израненные руки и ноги после работ в каменоломнях и на строительстве дорог, а также после долгих переходов пешком в рваной обуви. Ионатан старался хоть как-то предотвратить нападения охранников на Руне, утешал его и предавался бессильной ярости, когда его друг лежал, избитый, на нарах и молча страдал, не в силах пошевелиться.

Руне был удивительно выносливым. «Мне пришлось этому научиться, – сказал он. – Жизнь закалила меня».

Ионатан понимал это. Он знал, что Руне настолько крепко сложен, что может выдержать любое физическое насилие. Но вот как с его психикой, он толком не знал. В некоторых случаях, когда Руне особенно мучили, в его глубоко посаженных глазах появлялось опасное свечение.

Руне был настоящим уродом. А Ионатан просто обожал его. Лучшего друга ему было не найти.

Вокруг них умирали люди. От дизентерии, от тифа, паратифа, от истощения и обилия паразитов, от скудного питания и увечий… Ионатан пытался не отупеть и сохранить чувствительность, пытался скорбеть о каждом, кто погибал в бараке или на работе. Он считал, что все они заслуживают какого-то внимания, он взвалил на свои плечи всю скорбь лагеря. В Заксенхаузене содержалось несколько десятков тысяч пленных.

Ходили слухи об экспериментах над людьми, ходили слухи, что много грузовиков с евреями отправили в другой конец лагеря, откуда люди уже не вернулись. В самом начале Ионатан сомневался в правдивости подобных слухов. Но теперь у него не было никаких сомнений в их справедливости.

Он видел, как пленные в отчаянии пытались перелезть через немыслимо высокие заборы, видел, как их расстреливали, видел, как они сгорали заживо, когда по проволоке пускали электрический ток, видел…

Нет, его мозг отказывался принимать все это. Чтобы хоть как-то отгородиться от этих ужасов, они с Руне придумали свой собственный жаргон на основе самого черного юмора. Это все же было лучше, чем плакать или оставаться равнодушным.

Самым удивительным было то, что им удалось пережить зиму. Весной же произошло одно событие…

В лагере часто бывали инспекции. Они проводились вовсе не для того, чтобы проверить, как обращаются с пленными. Высокопоставленные господа интересовались техническими сооружениями, лабораториями и административными новшествами.

Так что было просто случайностью, что Ионатан и Руне прошли мимо них в длинной колонне пленных, направлявшихся на работу. На площадке перед административным зданием стояли черные, роскошные автомобили, окруженные со всех сторон подтянутыми офицерами в высоких фуражках и начищенных до блеска сапогах.

Внезапно Ионатан почувствовал озноб, и Руне остановился.

Один из высокопоставленных господ остановил свой взгляд на Ионатане и указал на него плетью.

– Вот этот! – скомандовал он. – Приведите его сюда!

Ионатан ничего не понимал. Хотя в бараке и не было зеркала, он знал, что имеет жалкий вид. Волосы потеряли свой цвет и блеск, лицо бледно-серое от истощения и перегрузок. Он так исхудал, что вынужден подвязывать штаны веревкой. Весь покрыт грязью и ссадинами; даже его родители вряд ли узнали бы его.

Его тут же подвели к элегантному, представительному офицеру, в облике которого было что-то леденяще-волчье. На лице этого человека не было ни малейших следов доброты.

Краем глаза Ионатан заметил, что Руне тоже подошел и стоит поблизости. «Нет, не подходи, – хотелось сказать Ионатану. – А то они заберут и тебя. Ты же знаешь, они тебя не пощадят!»

Однако вопрос был теперь в том, пощадят ли они Ионатана. Было похоже, что нет.

– Как тебя зовут? – спросил человек с холодным лицом.

– Ионатан Вольден.

– Норвежец?

– Да.

Другой офицер тут же поправил его:

– Ты должен говорить: да, господин государственный протектор.

Ионатан повторил без всякого энтузиазма.