Марина Дяченко - Авантюрист

Они только казались одинаковыми. Каждая рубашка имела свои неповторимые особенности; я чувствовал, как голову мою сдавливает будто железным обручем. Кони ожили, завращали выпученными глазами, тот, что нёс на себе бубновую даму, имел белое пятнышко на крупе, тот, что прикрывал пиковую десятку, казался чуть размытым, будто действительно на скаку…

— Сдавайте же, господин Рекотарс!

Эдак меня самого запишут в шулера…

Я сдал.

Теперь рубашки Варкронновых карт не были для меня немыми. Но радости это не прибавило — на руках у соперника оказалась почти полная «поляна»; ну не умею я сдавать с выгодой для себя!.. Мы немного поторговались, для приличия, и я дал ему сыграть, и он опять всё развёл как по писаному. Щёлкнули маленькие счёты; я щёлкнул зубами.

Сдал Варкронн.

Голова моя ломилась; я глядел на рубашки его карт, и во вставших на дыбы красавцах-конях мне мерещились лошади нашей кареты. Я не мог узнать больше двух-трёх — наверное, устали глаза.

Он заявил «малый бал». Я упёрся и заявил «хоровод»; он подумал, хитро поглядел на меня и заявил «пустую клетку».

Против «клетки» у меня доводов не было.

Он начал, изящно растягивая в улыбке и без того большой рот; я мучительно вглядывался в карты, и чем дальше, тем больше уверялся, что его «клетка» ловится.

Вот она, возможность отыграть всё и сразу. В его «клетку» входили все семь, нет, восемь взяток, если только…

— Ходите, господин Варкронн! — Я уже предвкушал торжество.

Он походил.

Этой карты не должно было здесь быть. Я прекрасно помнил, она ушла в «отбросы»…

— Что это за карта, господин Варкронн?

— Чёрная девятка. Вы разве не видите?

— Позвольте сосчитать ваши карты.

Он поморщился:

— Господин Рекотарс… Я понимаю, когда дело доходит до проигрыша, все мы становимся нервными, подозрительными… Но поверьте, не стоит так меня обижать. Пересчитайте карты здесь, — он кивнул на кучку «отбросов», — здесь, на столе, у себя, у меня… Или вы думаете, здесь несколько одинаковых?

И я понял, что он прав.

Что его «пустая клетка» сыграна чисто, а откуда взялась нужная карта — теперь уже не узнать, разве что он маг…

А если он маг?! Мелкий колдун, зарабатывающий картами? Кто докажет?!

Взять в руки карты считается позором для мага. Но ведь и для аристократа зарабатывать шулерством до недавнего времени считалось позором…

Я смотрел на свой проигранный перстень.

— Ещё партию, господин Рекотарс? Или хватит?

Глаза Варкронна смеялись. Я заставил себя улыбнуться в ответ:

— Вы интересный противник… Ещё.

Прикосновение карт приносило мне боль — будто кожа на пальцах стёрлась до мяса. Я узнавал их на ощупь — красные были теплее, чёрные холоднее… Тяжелее, легче… Неприметные чёрточки, помогающие опознать каждого из почти четырёх десятков поднявшихся на дыбы коней…

Я сдал.

И я твёрдо знал, что на руках у Варкронна нет полного «хоровода», — но он заявил «хоровод», и глаза его насмехались.

Кто-то, неуклюже проходивший мимо, задел меня за плечо; прикосновение показалось резким, как удар.

Шум. Звон посуды, чьи-то голоса, хлопанье двери… За спиной, оказывается, стоят штук шесть зевак, запах жареного, смех…

Я вылетел из мира карт, как пробка вылетает из бутылки. Я выпал во внешний мир — как раз вовремя. Потому что игра не всегда ограничивается одними только нарисованными фигурками.

Вот она, горка «отбросов». Вот длинный острый локоть, будто невзначай касающийся выбывших из игры карт, едва заметное движение, словно Варкронну тесно на скамейке…

В следующую секунду кинжал, сам собой оказавшийся в моей руке, вонзился в столешницу — с изнаночной её стороны. Зеваки ничего не поняли и вздрогнули от глухого удара по дереву.

Я бил вслепую. Мог бы угодить и по руке, но попал по карте, теперь она пришпилена была к столу, прибита снизу, будто гвоздём.

Жизнь в обеденном зале шла своим чередом. За нашим столом стояла тишина; зеваки перешёптывались. Мы с Варкронном смотрели друг другу в глаза.

— Ты хорошо играешь, — сказал он наконец одними губами. — Видишь рубашки… Мог бы зарабатывать.

Я пожевал губами, будто собираясь плюнуть ему в лицо.

Крик «Шулер!» обходится дорого. И шулеру, и, бывает, кричавшему. Охочая до расправы толпа не всегда умеет разобрать, кто прав, а кто провокатор…

Варкронн скосил глаза на белобрысого — осторожно, будто боясь выпустить меня из поля зрения:

— Отдай.

Тот набычился. Поёрзал на табурете и передал мне под столом ворох подписанных Аланой бумаг — закладные…

И вся троица одновременно поднялась. Белобрысый подобрал счёты, Варкронн сгрёб со стола карты:

— Спасибо, господин Рекотарс, за доставленное удовольствие… Выигрыш ничего не стоит. Всего дороже азарт… Примите заверения в почтении.

И трое двинулись к двери, сопровождаемые недоумёнными взглядами, а я потихоньку, с усилием — надо же, нервы! — вытащил кинжал из столешницы.

Карта была пробита ровно посередине.

Как ни странно, происшествие с шулером не только не испортило наших с Аланой отношений — напротив, положило начало взаимопониманию. Когда я, пошатываясь, с пробитой картой в кармане, поднялся в её комнату, когда она, злая на весь мир и готовая к скандалу, обернулась ко мне от мутного гостиничного окна, когда я, не отводя взгляда, молча положил на столик её закладные расписки — да, эта минута стоила того, чтобы переиграть десяток шулеров. Или даже дюжину.

Мы тронулись в путь, и снова в молчании — однако всё теперь было по-другому. Молчание как разновидность беседы; Алана молча меня обожала, а я дремал, откинувшись на подушки, и в дрёме мне виделся родимый замок, неселенный тихой, скромной, до гроба любящей меня женой.

В замшевом мешочке над моей головой дремала книга «О магах». Я всё собирался открыть её где-нибудь на постоялом дворе, но никак не решался. Если я вычитаю там нечто способное оскорбить память Мага из Магов Дамира, то осложнятся не только отношения с Соллями, но и, вполне возможно, с мерзавцем Черно Да Скоро…

Хотя, по правде говоря, куда больше страшил меня чёрный замшевый мешочек. Я не хотел себе признаваться, но, для того чтобы сунуть туда руку, мне потребовалось бы всё моё мужество.

До родных земель оставалось несколько дней пути. Я уже узнавал знакомые места; погода стояла прозрачная и холодная, как ломтик льда, снега выпало чуть-чуть, будто для красоты, лошади бежали легко. Зима была свежая, едва наступившая, в ней было что-то от крахмальной сорочки с кружевным воротником; я жмурился, оглядывая из окна кареты всё её хрустящее великолепие, и Алана, видя мою радость, радовалась тоже.