Сам себе властелин 2 (СИ) - Горбов Александр Михайлович

Подозвав Дэймона, я показал ему на толпу. Юноша, не ожидавший такого количества моих противников, помрачнел.

— Как я и говорил, Дэймон. Участие в гражданской войне не входит в мои планы.

Юноша закусил губу и хмуро кивнул.

— Владыка!

Я повернулся на крик. От Зала Совета ко мне “катился” колобок — быстро перебирая короткими ножками, бежал Торквин, с ужасом на круглом лице.

Глава 25

Запыхавшийся и красный от напряжения Торквин подбежал ко мне. Покосился на близкую толпу и низко поклонился.

— Владыка! Ну зачем же вы так?

Я удивлённо вздёрнул бровь.

— Что?

— Беспорядки! Ваше появление может спровоцировать волнение и погромы.

— Ах, погромы. Думаете будут вас бить?

“Колобок” нахмурился.

— Меня не достанут, а вот город жалко.

Он пристально всмотрелся мне в лицо.

— Или вы пришли сместить Совет Старейшин и вернуть Кемнаро к покорности? Тогда надо начинать не с парада на площади. Лучше взять старейшин дома, чтобы не успели оказать сопротивление. Ещё не поздно, кстати, а я помню адреса на память.

Я рассмеялся.

— Нет уж, гибкий вы мой, этот гадюшник мне даром не нужен, проще построить свой город.

— Тогда зачем весь этот… ммм… карнавал?

— Должок за Советом Старейшин. Кто там на меня санкции накладывал?

— Ой, бросьте, дело прошлое. Маленькое недоразумение, меркнущее на фоне вашей грандиозной победы.

— Вот именно, Торквин, вот именно. И теперь, все должны получить по заслугам. Кемнаро не соблюдал нейтралитет, а значит что?

По лицу толстяка пробежала тень.

— Вынужденно, поверьте, исключительно в силу обстоятельств. Светлые так давили…

— Торквин, вы сейчас изображаете школьницу, пойманную в туалете за курением. Так я вам скажу — не верю. Плохо играете, сударь, отвратительно недостоверно.

— Да? А ведь я репетировал.

— Не будем отвлекаться. Совет Старейшин мне должен. За несоблюдение нейтралитета — раз. За конфискованное оружие в стократном размере — два. И я возьму своё, так или иначе. Будем разговаривать или сразу перейдём к силовой акции?

Глава охранки тяжело вздохнул.

— Разговаривать лучше. Я уже послал за старейшинами. Но их три сотни человек, пока все соберутся.

— Ой, не надо мне всех. Зачем? У вас наверняка есть узкий состав, где решаются важные вопросы. Какой-нибудь Круг Ближних или Совет Двенадцати.

— Тринадцати, — поправил меня толстяк, — они уже едут.

— Вот и чудесно, — я подмигнул ему, — а чтобы я не заскучал и не начал подзуживать толпу на беспорядки, проведите мне экскурсию по Залу Совета.

Я взял Сеню, четвёрку скелетов с вилами и двинулся за Торквином.

— Зря вы так, — вздохнул толстяк, — лучше бы вы, и правда, захватили город.

— Не хочу связываться с вашим болотом.

— Старейшины вас возненавидят.

— А сейчас они меня любят, просто боятся сказать?

— Ну, нет, конечно. Но вы собираетесь отнять у них самое дорогое — деньги.

— Значит, они не настоящие тёмные. Где идеалы Тьмы, любовь к хорошей драке и решимость? Торговки они рыночные, а не тёмные.

Торквин покосился на меня и ничего не ответил.

— Вот, галерея лучших людей города.

Мы вошли в длинный узкий зал, со стенами, увешанными портретами. Сами портреты — мазня мазнёй, а вот рамы все в позолоте, инкрустация драгоценными камнями и жемчугом. С полотен смотрели пожилые, обрюзгшие лица, с выражением превосходства и снобизма.

— Какие неприятные рожи.

— Это наши старейшины, ушедшие на покой после долгих лет службы.

— Подарок от Совета?

— Только картина, раму каждый покупает сам.

Я хмыкнул. Нет, тёмные здесь выродились непонятно во что. Соревноваться пышностью рам? Мелко и недостойно.

— А здесь коллективный портрет Круга Тринадцати.

На здоровенном полотне, три на пять метров, стояли в разных позах серьёзные дядечки и одна тётка с желчным лицом.

— Это кто такая?

— Сударыня Зюйц-Хеллер, по прозвищу “Голодная крокодила”.

— Скольких она съела?

— Троих, из прошлого состава Тринадцати. Иносказательно, естественно.

— А этот, в синем, председатель?

— Угадали.

— Самый противный на картине.

Торквин пожал плечами.

— Они все друг друга стоят. Прошу сюда: зал заседаний Совета Старейшин.

Что-то похожее я видел в своём мире по телевизору — в таких помещениях заседают парламенты разных стран. Вот только здесь сектора с креслами разделяли высокие стенки из стекла.

— Зачем перегородки?

— Чтобы во время споров не было драк и старейшины не плевались в друг друга.

— Бывало?

— Регулярно.

Толстяк указал пальцем на возвышение в дальнем конце зала.

— Там раньше стоял трон. Иногда, во время приезда в город, Владыки посещали заседания.

— Куда дели?

— Убрали, когда объявили о независимости.

— Это понятно. Сам трон где?

— Ну, я даже не знаю. Стоит в кладовке, наверное.

— Найди. Это моя собственность, нечего ею раскидываться. Заберу в Калькуару и поставлю в малой приёмной.

Торквин кивнул и записал карандашом что-то в блокнот.

— Всё, я утомился смотреть на местное убожество. Где будут переговоры с вашим Кругом?

— Направо, пожалуйста, здесь рядом.

Торквин привёл меня в уютную комнату с цветами в больших горшках у стен и длинным столом в центре.

— Раньше здесь был кабинет бургомистра. После объявления независимости его чуть-чуть повесили, а должность упразднили. Теперь здесь совещается Круг Тринадцати.

Я прошёлся вдоль стола. Действительно, стульев здесь было именно тринадцать. Ни секунды не сомневаясь, я плюхнулся во главе и закинул ноги на стол, выставив пыльные сапоги. Скелеты и Сеня встали у меня за спиной.

— Владыка, прошу прощения, но вы заняли место председателя.

— И что?

Толстяк замялся.

— Это смахивает на оскорбление. Я сейчас принесу кресло для вас.

— Торквин, я не понял, кто выиграл войну? Может быть, ваши старейшины, а я не заметил?

— Всё равно, как-то недипломатично вот так.

— Соблюдай Кемнаро нейтралитет, разговор был бы другим. А так, пусть привыкают к обращению с проигравшей стороной.

Я не собирался изображать со старейшинами дружбу. Знаем мы, куда они смотрят — сегодня будут улыбаться, а завтра воткнут нож в спину. Нет уж, я буду обострять конфликт. Переманю лояльных к себе жителей, а остальные пусть делают, что хотят.

Торквин вздохнул, уже который раз за сегодня.

— Жаль, что всё так вышло.

— Мне тоже. А пока я жду ваших старичков, принеси мне кауаффий.

— Владыка, — толстяк вскинулся, — напиток запрещён в городе.

— Горожанам, но не мне. В отличие от всех остальных, я прихожу в ярость не от кауаффия, а от его отсутствия. И моё терпение уже на исходе.

Пришлось бедняге Торквину умчаться на поиски напитка. А я откинулся на стуле и прикрыл глаза. Вот вернусь в Калькуару и залягу спать. Утомили они меня — то война, то переговоры. Где мои выходные?

Дверь скрипнула. В комнату по одному входили старейшины — пожилые тёмные. У всех скорбно поджатые губы, на лицах печаль и тоска. Что, не ждали такого поворота дел?

— Садитесь, — я махнул им рукой, но снимать со стола ноги даже не подумал, — в ногах правды нет.

Председатель, я узнал его рожу по картине, скрипнул зубами, увидев меня на своём месте. Но спорить не решился и сел на дальнем краю.

Одному старейшине места не хватило, и он остался стоять, скромно отойдя к кадке с фикусом. А вот Тулейранский, тоже бывший здесь, сел подальше, усиленно делая вид, что со мной незнаком.

— Ваш кауаффий, Владыка!

В комнату влетел Торквин и подал мне чашечку. На лицах старейшин мелькнули удивление и злость, но они ни слова не сказали.

Я пригубил глоток и махнул рукой.

— Начнём, пожалуй. Для начала, я расскажу вам, что такое нейтралитет.