Павел Блинников - Служба Радости

Настроение девушки менялось соответственно скорости — быстро, очень быстро. От возбуждения перетекло к безразличию, а следом к грусти. Вдалеке крестьяне работали в поле. Мужчины, оголенные до пояса, девушки и женщины в минимуме одежды. Наверное они сейчас смеются, подшучивают друг над другом. Иногда делают перекур, разговаривают о каких-нибудь милых вещах, бессмысленных для остального мира — вроде погоды, или способах залечивания мозолей. Но Манаде землепашцы напомнили совсем другие картины. Заменяя веселые зеленые поля и голубое-голубое утреннее небо, перед внутренним взором вырисовывались низкие потолки Линта. БОМ-М-М — прозвучал в голове удар колокола.

***

После смерти Манада думала, что попала в рай. Пусть здесь немного мрачновато, зато все остальное… Второй круг ада похож на бесконечную пещеру, покрытую голыми телами. На полу всюду разбросаны кучи еды, выпивки, наркотиков, но не это завораживает больше всего. Умерев, Манада обнаружила, чувства обострились многократно. Теперь, выпив бокал вина, хмелеешь до такой степени, что все воспринимается как благостный сон, от вкуса еды во рту случается оргазм, а желудок, казалось, поет гимны. Нет ничего удивительного и в том, что сексуальные наслаждения уносят, к навсегда закрытым чертогам рая. Грешников в Линте много — это второй по заселенности круг. Они устилают каменный пол, словно живой ковер, и шевелятся мириадами ног, рук, голов… других частей…

В Линте никогда не прекращается совокупление. Все сношаются со всеми, каждый трахает каждого. Никто не смотрит на пол, возраст или облик — это неважно. Когда в тебя входят, все моральные границы сразу стираются, оргазмы уничтожают друг друга, пытаясь соревноваться: кто ярче? Ты не видишь ничего, перед глазами пелена, в голове розовый цвет. Иногда можно прервать любовную пляску, чтобы выпить бокал дорого коньяка, или съесть кусочек только что прожаренного мяса. А может нюхнуть героин? Или ширнуться? Ради Гоябы — сколько угодно! А потом найти мужика посимпатичней и снова окунуть голову в розовое желе наслаждения. А неусыпный Экзус — наместник второго круга — сделает все, чтобы это не прекращалось никогда. Вечные наслаждения в кругу, что переводится как: "Страсти".

Чуть позже Манада перевела это для себя иначе: "Однако". Однако проходит время, или может сама вечность, и вдруг замечаешь — ты окружена свиноподобными тварями. Все до омерзения толстые и грязные, жир стекает по надутым пузам как у фаршированной индейки, мужчины заросли так, что путаются в грязных бородах. Все пьяны, неумыты и под кайфом. Это первое откровение Линта. Второе случается, когда осознаешь — ты точно такая же. Когда отъелась так, что за животом не видишь ступней, когда груди распухают до размеров ведер, когда падаешь зацепившись за немытые космы… Но и это — всего лишь начало.

Третье откровение приходит, когда не можешь остановиться. Когда боль в истертом влагалище опускает на грешную землю, но смешивается с наслаждением, а ты терпишь. Когда грязный бородатый подонок, которому на тебя наплевать, пыхтит сверху, давит двухсоткилограммовым весом, у самой в правой руке кубок с вином, а в левой куриная нога. Когда кожа на животе лопается от еды, когда блюешь, чтобы освободить место, когда розовый туман сменяется алым…

Только тогда понимаешь — милочка, а ведь это не рай! Бесконечное совокупление и услада всех возможных страстей уже давно надоела, но ты не можешь остановиться. Ты жрешь, пьешь, вкалываешь в вену иглу за иглой, сношаешься и приходит боль. В аду регенерация возрастает многократно — подарок к чувствительности. Раны заживают в десятки разов быстрее, но что с раковыми опухолями или сердцем, заплывшим жиром? Что с венерическими болезнями, что с отвалившимся от сифилиса носом? Боль смешивается с удовольствием, порождая чудовищной силы коктейль, а ты не можешь остановиться. И умираешь. Вот только умерев, ты спускаешься на круг ниже. А там уже вспоминаешь Линт, как вершину блаженства, которую не вернуть…

Манада ненадолго задержалась в Нэт-Те. Может быть, даже видела там Жюбо. Упав в зловонное море чистого дерьма, ее почти сразу сожрала какая-то огромная зверюга. Слава Гоябе, она не запомнила вечность, пока ее переваривали. Регенерация и чувствительность после каждой смерти увеличивается и это, наверное, очень больно, когда тебя медленно разъедает желудочный сок, а потом выкидывают в море, чтобы пополнить его содержимое. Ну а дальше Хора, где умереть уже не так просто, где даже пепел может жить, страдать и стенать…

***

Отразившись в маленьком зеркальце на боку кареты, лучик солнца попал в глаза Манаде. Яркая вспышка уничтожила образы ада. Она подумала: "Хорошо бы если навсегда" — но понимала, что никогда не забудет пекла. Она повернула голову, взглянула на Жюбо. В мутности глаз она увидела отражения той же вековечной грусти, что наверняка притаились и в ее глазах. Мертвец показался ей таким родным, таких хорошим, потому что знал… Он видел, страдал, корчился от боли и понимал: нет ничего хуже этого и даже грязная работа на побегушках у непонятного Мастера — ерунда! Нет ничего хуже ада, нет ничего хуже ада, нет ничего хуже ада!!! Если бы Манада могла, повесила бы эту надпись на небо и подсвечивала по ночам. Чтобы живые помнили: все ваши грусти, обиды и неприятности — фигня. Важные вещи начнутся после… в том, что будет, а не в том, что есть или было.

Городок Благодарный взглянул на них в половине второго дня. На небе собрались тучки, окрасив округу в серые тона. Впрочем, вряд ли ясное солнышко смогло бы приукрасить сие поселение. Уныние как будто поселилось в стандартных пятиэтажках или трехэтажках. По улицам бродили мрачные небритые личности, возле торговых лавок собрались очереди.

Жюбо попросил отвезти их к постоялому двору, что извозчик и сделал. Расплатившись, мертвецы вышли, осмотрелись. Когда-то красная крыша неприветливо таращилась на них, немытые окна притаили темноту запустения.

— Странный город, — сказала Манада.

— Почему?

— Все какое-то грязное и противное…

— Это ты просто не видела грандиозные постройки седьмой эпохи. Гарантирую — от них вообще можно сойти с ума. А это обычный провинциальный город. Хотя, конечно, однообразный. Ну, войдем.

Ржавый забор отделял внешний мир от гостинцы, как заключенного ограничивает клетка. На первом этаже расположился ресторан, но еда мертвых не заинтересовала. Войдя, они обнаружили старую стойку и пустое фойе. В углах собрались паутиновые сети, в которые можно смело поймать не то что насекомое, но и мелкую рыбу. Пол уже давно обшарпали тысячи грубых подошв.