Джоэл Розенберг - Огненный герцог

Укрытый тонким одеялом из коричневой шерсти, он покоился на низком ложе, всего в нескольких дюймах над полом, выложенным деревянными плашками; кровать представляла собой натянутую на деревянной раме шкуру, достаточно, впрочем, эластичную, чтобы лежать было удобно. В нескольких футах перед Йеном в огромном каменном очаге неярко горел огонь. Над огнем медленно вращалось на вертеле жаркое, хотя трудно было понять, кто его крутил: один конец вертела поддерживала развилка вертикальной V-образной подпорки, а другой конец уходил в стену.

На улице то ли вечерело, то ли, наоборот, светало; в окно падали желтоватые лучи низкого солнца, и висящие на противоположной стене мечи и копья горели золотом.

Йен находился в изрядных размеров комнате, футов, наверное, двадцать на тридцать Стены сложены из груботесаных бревен, словно это и в самом деле простая деревянная избушка, хотя щели между брусьями были замазаны известкой. В одном углу стояла большая кровать-рама, над которой лежали, аккуратно убранные на полку, блестящие меха, дальняя сторона комнаты была, без сомнения, отведена под кухню: там высилась здоровенная дровяная печь из чугуна, увенчанная четырьмя тусклыми железными горелками.

Но самым поразительным Йену показалось то, сколько всего было в этой комнате. Возле кровати большой поставец для посуды, два комода — все покрыты затейливой резьбой и замысловато отделаны. Над одним из комодов висело овальное зеркало в деревянной раме. По всей комнате стояли разных размеров деревянные сундуки на ножках, причем зачастую один на другом, числом около дюжины. Большую часть стен занимали полки, загроможденные всем, чем угодно: резными деревянными поделками, кристаллами — внушительных размеров и мелкими, кубками и высокими пивными кружками из дерева, серебра и кожи, осколками стекла — по всей видимости — и раскрашенными яйцами.

Йену сразу вспомнились визиты к Заиде Солу. Старик в жизни не выкинул ни единого сувенира, так что полки в его доме ломились от колокольчиков и крохотных безделушек, вырезанных из хрусталя. Здесь вещей было еще больше.

Отдельные предметы выделялись из числа никчемных поделок. Над крепкой дверью, там, где протянулись бы поперечные балки, если бы дверь была закрыта, на трех бронзовых крюках в форме рук покоилось копье, под копьем висели роговой лук и колчан, полный длинных стрел, а сбоку — меч, очень похожий на меч Йена. При этой мысли руки юноши словно сами по себе стали шарить в поисках рукояти меча, который обнаружился на неровном полу возле кровати.

Йен спустил ноги на пол и встал — мир на мгновение закружился вокруг него. Пол холодил босые подошвы, которые, как ни странно, не болели. Йен запрыгал на одной ноге, задрав другую для осмотра.

Никаких столь памятных ему волдырей. На стопах и на ладонях ни следа рубцов: все выглядело так, как будто спуск с горы ему приснился.

В этом был бы хоть какой-то смысл, если бы сном оказалось все случившееся, но Йен не имел обыкновения просыпаться в чужой избе с мечом — не с рапирой, а окровавленным в схватке мечом — под боком.

Сколько же он проспал? Недели, месяцы? Годы?

Йен попытался понять, что делать дальше — опоясаться мечом и пройтись осмотреться? Или позвать кого-нибудь? Но к кому обращаться и на каком языке?

Крикнуть на английском или на берсмале, который я, похоже, усвоил, совершенно не учась, и на который могу теперь перейти «офривилиг», с легкостью?

Все это было очень странно.

Только Йен решил хотя бы выглянуть на улицу, как открылась дверь, пропустив в комнату женщину с огромной охапкой дров. Юноша вздрогнул: дверь сначала отворилась сама по себе, а потом захлопнулась, оставив за порогом приближающуюся ночь.

— Давайте я вам помогу, — сказал Йен по-английски, а затем, не получив немедленного ответа, повторил свою фразу на берсмале.

— Нет-нет, — спокойно откликнулась женщина на берсмале. Голос у нее оказался низкий и живой. — Тебе полагается отдыхать, я справлюсь сама.

Волосы у незнакомки были длинные и белые, притом прямые и блестящие; они ниспадали ей на плечи, аккуратно разделенные пробором, челка коротко подрезана. Обнаженные длинные ноги обуты в сандалии; из верхней одежды на ней было только синее хлопковое платье-рубаха, тонкая талия довольно туго стянута поясом с чрезвычайно красивой серебряной пряжкой. Под платьем обрисовывалась высокая грудь, которая казалась бы слишком полной, будь плечи хоть малость поуже.

Хозяйка напомнила Йену женщину-бодибилдера не из тех, с чрезмерно развитыми мускулами, которые выглядят как мужчины с бюстом, а нечто в стиле Рэйчел Маклиш: округлые, хорошо развитые мышцы, весьма при этом женственные.

Мускулы, которые двигались под платьем, наверняка в отличной форме: женщина несла по меньшей мере пятьдесят фунтов дров без всякого видимого усилия. Когда она наклонилась и свалила их в корзину у плиты, она сделала это легко, играючи, только туго натянулась синяя ткань платья, и Йен поймал себя на том, что ему хочется увидеть, как материя снова прильнет к телу.

Хозяйка выпрямилась и повернулась к Йену — каждое ее движение было исполнено грации, как в танце, — и похлопала рукой об руку, стряхивая грязь и пыль.

— Доброго тебе утра, — произнесла она на берсмале. — Как видно, ты проспал две ночи напролет, да?

— Ну, я… вроде да.

— Кажется, ты вполне исцелился. Я очень рада. — От ее улыбки у молодого человека перехватило дыхание.

Йен обнаружил, что ему трудно определить возраст хозяйки. Побелевшие волосы наводили на мысль о старости, но, конечно, есть люди, которые седеют преждевременно. Кожа была гладкой — когда она улыбалась, у глаз появлялись лишь еле заметные смеховые морщинки, однако ее лицо не напоминало мордашку восемнадцатилетней девушки, еще не расставшейся с розовым младенческим румянцем. Она держалась со спокойной уверенностью, а скупые движения были полны изящества. Хозяйка напомнила молодому человеку Сельму Догерти, пенсионерку, бывшую преподавательницу балета, которую Йен учил начаткам фехтования рапирой.

Но жилистой миссис Догерти было семьдесят, а эта женщина по крайней мере в два раза моложе.

Не считая глаз, которые, казалось, принадлежали очень старому человеку, хотя Йен не мог понять, почему они производят такое впечатление.

— Йен хей'т Йен Сильверстейн, гуд фрекен, — произнес юноша формальное приветствие на берсмале; когда он заговорил, слова пришли к нему сами. — Йег стор тилл динаб Дерес т'йецест. — Меня зовут Йен Сильверстейн, добрая госпожа, и я к вашим услугам. Странно: на берсмале эта фраза звучала естественно, а вовсе не глупо или напыщенно — как по-английски.