Джин Вулф - Воин тумана (сборник)

– Это не важно, – заявил муж. – Яблоня здесь не на месте и нарушает законы симметрии, которым обязано подчиняться все живое в природе, так что руби и не рассуждай!

Сук срубили, муж притащил его в спальню и положил на постель.

Ночью жена заметила, что волосы мужа пахнут яблоневым цветом, чего определенно не было прежде, и удивилась: "Неужели он еще надеется как-то понравиться мне? Впрочем, кто его знает, вдруг да понравится?… Надо, пожалуй, его подбодрить". И она первой поцеловала его – а потом всю ночь сгорала в его жарких объятьях и лишь под утро забылась усталым сном.

На рассвете вернулся муж, сунул сук под кровать и улегся в постель, поздравляя себя с удачей.

Так продолжалось несколько ночей, пока наконец в пылу страсти женщина не воскликнула:

– Дорогой! Всю ночь ты восхищаешь меня своей удивительной нежностью и неутомимостью, однако утром, как я заметила, выглядишь очень усталым.

По-моему, наши забавы слишком тебя утомляют, тебе следовало бы немного отдохнуть.

На что яблоневый сук ответил ей:

– Не стану я отдыхать, мачеха.

Слова эти несказанно удивили женщину, и она тут же зажгла лампу.

Можете представить себе ее радость, когда в своей постели она увидела не морщинистого старца, как ожидала, но цветущего юношу с румяными, точно яблоки, щеками. Она тут же задула светильник, и с тех пор они каждую ночь предавались любви с таким пылом и удовольствием, какого можно пожелать любой супружеской паре.

Однако долго продолжаться этому суждено не было. Однажды молодая женщина повернулась было к своему любовнику, намереваясь его обнять, и, к своему величайшему отвращению, увидела, что ласкает не прекрасного юношу, а собственного старого мужа! Потом муж все чаще и чаще стал ночевать дома, ибо обнаружил, что уже не так молод и хорош в любви, да и похождения эти здорово опустошали его карман, что было особенно неприятно.

Но однажды, когда муж в течение целого месяца все ночи проводил в супружеской спальне, молодая женщина вдруг снова почувствовала на подушках запах яблоневых цветов. И тогда, целуя своего юного возлюбленного, она воскликнула:

– Ах, если б мой муж умер! Я получила бы наследство, и мы бы с тобой жили припеваючи всю оставшуюся жизнь. Ты ведь не был бы таким же скупым, как он, правда, милый?

– Никогда, мачеха, – заверил ее любовник. – Каждую весну я бы заново обставлял и украшал весь дом, а осенью осыпал бы тебя плодами земными.

Это звучало многообещающе, а кроме того, женщине удалось убедить себя, что "мачеха" – это всего лишь немного странное прозвище, которое придумал для нее любовник – ведь он казался, по крайней мере внешне, несколько моложе ее. И она сказала:

– Ну так сделай это! И пусть он умрет сегодня же!

– Хорошо, мачеха.

А на следующее утро и муж, и жена были найдены мертвыми. Нашел их садовник; их, казалось, задушили одной и той же веревкой с петлями на обоих концах. Сама же веревка была переброшена через самую толстую ветку яблони, росшей в саду.

Садовника и служанку, разумеется, обвинили в убийстве, и они были допрошены в ареопаге [84]. И все же судьи сочли смерть супругов двойным самоубийством, и обоих похоронили под той самой яблоней. 

Когда Фая закончила свой рассказ, все захлопали в ладоши, стали смеяться, и Гиперид сказал:

– Ох, надо мне поостеречься! Нельзя рассказывать твою историю моей команде, а то вечерком у огня добрая половина их, пожалуй, примет этот вздор за чистую монету! Вот, например, во время нашего последнего плавания на судне только и разговоров было, что о каком-то оборотне.

Кибернет согласно покачал головой и печально произнес:

– А все потому, что мы набираем смешанную команду, господин мой, и в ней есть немало людей с Востока. Мы, эллины, всегда отличались благоразумием, верили в своих богов-олимпийцев, и ни во что другое, но теперь на побережье Аттики богов стало больше, чем на Великой реке, в Египте. Теперь есть даже бог вина [85], не говоря уж обо всем прочем!

– Ты что же, – рассердился Пиндар, – не веришь в бога Из Дерева? Зря!

Ты опасно заблуждаешься, друг мой.

– Почтеннейшие мужи! Аристократы! – вмешалась Каллеос. – Согласно правилам этого дома, здесь религиозным спорам не место. Если хотите, можно, проявляя должную терпимость, немного поговорить на эту тему, но предупреждаю: никаких ссор!

– Уверяю тебя, – сухо сказал Пиндар, – мой опыт подсказывает мне…

– И мне тоже! – оборвала его Каллеос. – Я не раз видела, как лучшие друзья горло перегрызть друг другу готовы из-за веры в богов. Боги куда сильнее людей, вот пусть и спорят друг с другом, кто из них могущественнее.

– Истинно мудрые слова! – промолвил Эврикл. – А теперь, если позволите, я бы хотел направить нашу беседу в другое русло, и сей предмет, как я надеюсь, будет не столь опасен. Мне кажется, истории о колдовстве, подобные той, которую только что поведала нам Фая, не следует воспринимать с такой легкостью. Знаешь, Гиперид, ведь и мы, смертные, можем порой заглянуть в свое будущее – причем не только известным всем способом, то есть задавая вопросы оракулу.

– Вполне возможно, – согласился Гиперид. – Я тоже слышал немало интересных историй, над которыми стоит задуматься.

– Вот видите! – воскликнул Эврикл, с восхищением поглядывая на Гиперида. – Вот вам, друзья мои, пример истинно открытого для знаний ума!

Подлинно разумные эллины никогда ничего не принимают и не отрицают без твердых на то оснований, разве что с первого взгляда видят, что сказанное совершенно несерьезно или явная глупость, вроде шутки про яблоневый сучок.

– И глиняную куколку, – засмеялся кибернет.

– Нет, нет, куколку вы не троньте! – Эврикл поднял руку, призывая остальных к молчанию. – Я бы не сказал, правда, что так уж легко призвать на помощь духов из Царства мертвых, но это безусловно возможно, и я призываю вас, людей разумных и рассудительных, не шутить над тем, чего вы не понимаете. – Он осушил до дна свою чашу и протянул ее Каллеос:

– Дорогая, я бы хотел еще немного этого вина.

– Ерунда! – сказал кибернет.

– Что именно, господин мой? – странным голосом спросил Эврикл. – Ты отрицаешь возможность подобных вещей? Но я сам, будучи практикующим… – Он рыгнул. – Ох, простите! Мне, в соответствии с моей профессией, нередко приходилось призывать мертвых восстать из могилы, и они действительно представали предо мною, а я задавал им различные вопросы.