Александр Прозоров - Зеркало Велеса

Но тут с улицы раздался громкий, торжествующий вопль. Они подошли к бойнице, выглянули. Таран с перекладинами валялся на льду, толпа торжествующих литовцев втягивалась в замок, а князь Крошинский махал руками караулящим лошадей холопам, подзывая их к себе.

– Можешь не спешить, Пахом, – сделал вывод Андрей. – Ворота уже открыты.

Вскоре к воротам подошли сани, втянулись во внутренний двор. Следом холопы загнали лошадей.

– Это что, мы теперь здесь оборону будем держать? – оглянулся на дядьку Зверев.

– Нет, нельзя, – мотнул головой Белый. – Коли задержимся, обложат. Соседи придут, родичи, друзья. В чужом доме долго не усидишь. Чай не война, помощи из Москвы не дождешься. Уходить надобно быстро, пока весть о нашем набеге не разошлась. До темноты уходить. А еще лучше – до возвращения кавалера Карла с дружиной. Сил у него много. Одолеть не одолеет, а крови попьет. Нам же кровь ни к чему, мы свое уже взяли.

В зал с мечами наголо влетели трое литовцев, огляделись, ринулись в дальний угол, к шкафам, распахнули, принялись выгребать посуду. Следом вошли князь и боярин. Василий Ярославович выглядел спокойно, но глаза его тут же пробежали по фигуре сына: голова, руки, ноги… Вроде цел.

– Вижу, до нас покончили со схизматиками, – кивнул он. – Пахом, как тут все?

– Славную схватку я ноне наблюдал, батюшка Василий Ярославович, – прижав руку к груди, чуть склонился Белый. – Прости уж, издалека получилось. По-разному мы с новиком в замок вошли.

– И что? – вскинул голову боярин.

– Алексей Васильевич на моих глазах в честном поединке глаз на глаз кавалера Альберта уложил.

– Не может быть! – мотнул головой Иван Крошинский. – Этот юнец?!

– Сам погляди, княже! На помосте над двором крестоносец лежит!

– Это мой сын, княже, – почти одновременно с дядькой произнес боярин, и Крошинский немедленно расшаркался в поклоне:

– Я, конечно же, не сомневаюсь, Василий Ярославович… И ты, юный боярин. Раз кавалера Альберта здесь нет, он, несомненно, сражен. Я всего лишь хотел выразить свое восхищение… Столь юный воин – и сразил такого опытного бойца! Это просто невероятно! Я восхищен, восхищен.

– Не беспокойтесь, князь. Вам ведь не придется проверять его мастерство… – Лисьин, поддавшись порыву, подошел к сыну, обнял его: – Молодец! Витязь!

Литовские холопы тем временем свалили посуду грудой на ковер, ухватились за углы и споро потащили из зала мимо господ. Никто не попытался окликнуть их, схватить, упрекнуть в мародерстве.

– Кровь-то на тебе откуда? – тихо поинтересовался боярин.

– Вон, лучник забрызгал, – кивнул на убитого Андрей. – Теперь не отстирать будет, да?

Василий Ярославович сперва тихо хмыкнул, потом громко захохотал:

– Молодец сынок, молодец! Таким тебя и люблю. Как чуешь себя, новик?

– Чую, мясом жареным пахнет, – ответил Андрей. – А мы два дня жвачку пополам со снегом ели. Обидно.

– Так это я враз организую! – обрадовался Пахом. – Дозволишь, боярин?

– Беги, – кивнул Лисьин. – Аппетита, стало быть, не потерял? Это хорошо, сынок, очень хорошо. Первый бои – он в жизни каждого мужа самый главный. Пока со смертью глазами не встретился, никак не поймешь, человек ты али скот двуногий. На ногах стоять станешь али на коленях ползать и со страху выть. Остальное не так важно. Был бы человек. Коли в тебе душа, как дуб, крепка, любое испытание тебя токмо прочнее сделает, тверже булата, ако дуб мореный. А коли душа, что ольха – она и от простого дождика трухой обратится. Ох, сколько холопов после первой сечи мне в страдники пересажать пришлось…

– Дядюшка! Дорогой! – вбежал в залу юноша лет двадцати в суконной курточке с синими атласными полосками на груди, с разрезами вдоль рукавов и, разумеется, в чулках. – Это ты?!

На заморенного острожника розовощекий паренек никак не походил.

– Здравствуй, племянник, – коротко обнял спасенного родственника князь. – Ты жив? Ты не ранен? Тебя истязали эти проклятые Богом отступники?

– Ты не представляешь, дядя! – замотал головой юноша. – Они не выпускали меня из этой кельи вовсе ни разу, они не давали мне вина, не допускали к обедне! Что ни день, эти негодяи требовали от меня отринуть святой крест и перейти в их веру. Читали мне через дверь Лютера, обещали рыцарство. Это было ужасно, дядя! Когда мы уедем отсюда?

– Потерпи, холопы собирают обоз. Дозволь представить тебе наших родственников из Московии.

Боярин Василий Ярославович Лисьин, брат моей любимой и единственной жены. Это его сын, Андрей Васильевич. Мой племянник Вольфганг.

Юноша склонил голову, изящно изогнул одну руку спереди, другую за спиной.

– Привет, Вольфганг, – кивнул ему Андрей. – Рад знакомству.

– Вы совсем не признаете изящных манер, сударь, – презрительно поджал губы освобожденный паренек.

– Зато он в одиночку свалил Альберта, – тихо сообщил князь.

– Это так непосредственно! – немедленно расплылся в улыбке племянник. – Я всегда восхищался нашими московскими родственниками.

– У вас их много?

– Немало… – переглянулись дядя с племянником. – Брат мой двоюродный под Тверь отъехал. Боярин Крошин. Два дома у него остались: один в Варшаве, один в Вене. Он часто наезжает. Еще брат сводный по материнской линии к родственнику в Белоозеро ездил, да оттуда мужа дочери привез, а также невесту кузену своему в Париж. Оба из рода Воротынских.

– Это те князья Воротынские, что Смоленском володеют? – включился в разговор боярин. – У моей жены дядюшка племяннику супруги Агафью из рода Воротынских сосватал. Кирилл его имя. Кирилл Кольцов, боярин Нижегородский…

Через пять минут у Андрея повисли уши. Дворяне княжества Литовского и Московского увлеченно перебирали ближних и дальних родственников, их предков и семейные связи, детей, сватовство. Где-то через час выяснилось, что несчастный узник приходится боярину Лисьину родственником еще по одной линии, через смоленских дядьев – и они на радостях начали обниматься.

Еще через полчаса явился Пахом с огромным румяным окороком – разговор наконец-то оборвался, родственники занялись едой.

Из замка захватчики выехали за два часа до сумерек. Обоз увеличился втрое за счет саней и повозок, что нашлись в замковом хозяйстве, и изрядно потяжелел. Сани больше не пустовали. На них огромными грудами лежали смотанные в рулоны ковры, тюки тканей, охапки шуб, налатников, меха, многочисленные узлы, из которых торчали носики чайников, ножки кубков, рукояти тазов и подносов, пуки стрел, щиты, рукояти мечей, пояса, седла, упряжь… В трех санях увозили и пострадавших: троих убитых и пятерых раненых. Немалая часть добычи на повозках не уместилась, и ею наполнили тюки, что сейчас покачивались на спинах лошадей. Вот скакунов захватили мало: большая их часть оказалась под седлом у рыцарей из ушедшего отряда. Верхом увозили и пяток связанных женщин, взятых в замке.