Майкл Суэнвик - Драконы Вавилона

— Ты копай, копай, — повернулся он к они. — Я плачу тебе за это пятьдесят зеленых.

— Как-то слишком мало.

— О'кей, о'кей. — Токолоше вытащил из кармана пару бумажек и протянул их мне. — Слетай-ка быстренько в «Бриг-о-дум» и привези для Ёси кварту пива.

И тут я сделал глупость, каких еще не было в моей жизни.

Вплоть до этого момента я следовал сценарию, набросанному передо мною лисицей, и все шло в точности как она и предсказывала. Теперь же, вместо того чтобы во всем подыгрывать токолоше, как она настоятельно советовала, я распушил перышки. До саквояжа осталось совсем немного, и в своей непроходимой глупости я все еще верил, что они отдадут его мне.

— Ты что же, — спросил я, — считаешь меня полным идиотом? Нет, так просто вам от меня не отделаться.

— Крутой ты парень, Икабод, — пожал плечами токолоше. — Крутой как те яйца.

Они с фоссегримом сшибли меня с ног. Примотали толстым скотчем мои лодыжки одну к другой, а затем то же самое сделали с запястьями, и не спереди, а за спиной. А потом закинули меня в кузов.

— Ори сколько хочешь, — великодушно предложил токолоше. — Нам все равно, а больше никто тебя и не услышит.

Я, конечно же, был в полном ужасе. Но едва я успел осознать безнадежность своего положения, как Ёси радостно завопил:

— Нашел, нашел, я нашел!

Фоссегрим и токолоше торопливо вскарабкались на вершину неустойчивой груды мусора.

— Ты точно нашел? — крикнул первый. А второй скомандовал:

— Давай сюда.

— Не делай этого, Ёси! — закричал я из кузова. — В этом саквояже деньги, во много раз больше, чем пятьдесят долларов, и ты можешь получить половину.

— Давай мне сумку, — мрачно сказал токолоше.

За спиной токолоше возбужденно приплясывал фоссегрим, из-под ног его сыпались банки, бутылки и прочая мелкая дрянь.

— Вот-вот! — выкрикнул он срывающимся фальцетом. — Давай ее сюда.

Но Ёси все медлил.

— Половину? — спросил он недоверчиво.

— Все! — заорал я не своим голосом. — Бери все, только оставь меня в живых!

Токолоше вскинул лопату и двинулся вперед и вниз, его дружок сделал то же самое.

Так началась эта жуткая и комичная битва, коротышки прыгали, оскальзывались и падали на неустойчивом склоне, размахивая при этом лопатами, а великан сносил их удары, безуспешно пытаясь добраться до своих мучителей. В общем-то, я ничего там не видел — разве что изредка взмахи лопат, хотя я сумел кое-как встать на колени; не видел потому, что слишком уж высокую гору мусора накидал трудолюбивый Ёси. Но я слышал ругань, проклятия и угрозы, слышал тупой стук лопат о тупую голову Ёси и отчаянный визг фоссегрима, когда огромная лапа все-таки сумела его схватить.

За этим визгом последовали стук, клацанье и еще странный звук, словно что-то куда-то съезжает — это, надо думать, токолоше бросился в последнюю решающую атаку. Теперь я словно вижу, как он несется вниз по склону, держа лопату как копье и целясь ее лезвием в толстенное горло Ёси. Но вот удался ли удар, я не узнал и не узнаю, потому что вся эта суета привела мусор в движение.

Однажды стронувшись, лавина была неудержима. Вниз и вниз стремился мусор, вниз и вниз он тек, дребезжа и клацая, как земля, ставшая на время жидкой, но сохранившая при этом всю свою жуткую массу. Вниз и вниз в силу вечных законов природы, вниз и вниз с ошеломляющей мощью, погребя в конечном итоге этих троих настолько плотно, что не осталось ни малейшего шанса, чтобы выжил хоть кто-то из них.

А затем настала тишина.

— Ну что ж, — сказала лисица. — Это была прелестная мелодрама. Хотя тут же должна сказать, что все прошло бы для тебя гораздо легче, если бы ты не проявлял дурацкую инициативу, а просто выполнял мои указания. — Она спокойно сидела на крыше водительской кабины.

Никогда в своей жизни я не испытывал подобной радости от встречи с кем бы то ни было.

— Ты уже второй раз появляешься в тот самый момент, когда все, казалось бы, рушится, — сказал я, испытывая ни с чем не сравнимое облегчение. — И как это только у тебя выходит?

— О, еще крошечным щенком я проглотила звездную пылинку, и с того самого момента не было такого места, куда я не могла бы попасть, и не было такого места, откуда я не могла бы выбраться, если только мне этого хотелось.

— Прекрасно, прекрасно, я очень рад. А теперь освободи меня.

— Ой-е-е-е-ей. Как жаль, что ты это сказал.

— Что?!

— Много лет назад по причинам, которые никак тебя не касаются, я поклялась страшной клятвой никогда больше не подчиняться приказаниям какого бы то ни было мужчины. Вот потому-то я и таскаюсь за тобой — потому что ты приказал мне не заботиться о твоем благе. Вот мне и приходится тебя опекать. Но теперь ты приказал мне освободить тебя, и я никак не смогу этого сделать.

— Слушай меня внимательно, — сказал я лисице. — Не подчиняясь этому моему приказу, ты автоматически подчиняешься моему предыдущему приказу ни в чем мне не подчиняться. Так что твой обет не имеет смысла.

— Я знаю. Все это как-то очень запутанно. — Лисица легла и подобрала под себя передние лапы. — Вот еще вроде этого: есть в Севилье цирюльник, который бреет всех, кто не бреется сам, и никого кроме. Возникает вопрос…

— Пожалуйста, — взмолился я. — Прошу тебя. Милая лисичка, дражайшее существо, самое красивое изо всех животных… Если ты будешь так добра, что развяжешь меня просто из ни с чем не сравнимой доброты своего сердца, по собственной свободной воле, я буду тебе в высшей степени благодарен.

— Вот это уже получше. А то я уж начала думать, что ты вообще не знаком с хорошими манерами.

Лисица погрызла и подергала скотч, связывавший мне руки, и довольно быстро их освободила. После этого с ногами я справился сам. Мы с ней сели в кабину грузовичка. Ни один из нас и словом не обмолвился о новой попытке откопать мой саквояж. Не знаю, как она, а я уже махнул на него рукой.

Но, выруливая из мусорных дебрей, я случайно повернулся, и там, где только что была лисица, сидела, аккуратно подобрав под себя ноги, прелестная девушка. Глаза у нее были зеленые, а волосы рыжие, коротко остриженные. И у меня было отчетливое впечатление, что она надо мною смеется.

— Все твои деньги, — сказала она, — под сиденьем в картонной коробке. Вместе с полным комплектом чистой одежды, в которой ты, между нами, девушками, крайне нуждаешься, и фамильным перстнем. А в саквояже том были только старые газеты да камни для веса.

— Что-то голова моя совсем уже не варит, — пожаловался я. — Если мои деньги с самого начала были у тебя, зачем было ломать всю эту комедию?