Даниэл Уолмер - Чаша бессмертия

Конан с сожалением положил сверкающее лезвие на доски крыльца, рядом с воткнутой в них секирой. Положим, Иглл запугивает его и лжет: не стал бы благородный и мудрый меч рубить ему руки и ноги, ведь гнев его был праведным! Впрочем, кто знает…

Сэтлл, облегченно встряхнув волосами и ободряюще улыбнувшись, взяла киммерийца за руку и повела следом за сестрой к фонтану, в котором журчала чистая и прохладная вода. Иглл зачерпнула ее в обе ладони и провела ими по лицу киммерийца. Еще раз и еще… Сэтлл отстегнула от своей одежды полированную бронзовую пряжку и поднесла ее к глазам Конана, чтобы тот смог убедиться, что кожа его больше не пепельная, но чистая и смуглая, как обычно.

— Тебе надо еще смыть мазь со всего тела, но с этим, надеюсь, ты справишься и без нас, — сказала Иглл. — Когда вымоешься, можешь обтереться вот этим. — Она небрежно бросила на траву свою длинную светлую накидку. — Но только запомни, самонадеянный киммериец, мои слова: не пройдет и трех дней, как ты пожалеешь о том, что смыл наш подарок.

Усмехнувшись ему на прощание, Иглл обняла сестру за плечи, и обе они, повернувшись, пошли по дорожке по направлению к дому, чуть наклонив друг к другу головы с растрепанными легкими волосами и о чем-то переговариваясь. На замершего у фонтана Конана они не оглянулись ни разу.

Глава двенадцатая

В Кордаву Конан возвратился поздно вечером, и это обстоятельство едва не стало для него роковым. В темноте он не заметил засады из нескольких человек у входа в особняк герцога Гарриго.

Кайсс, едва киммериец покинул его замок, не сидел сложа руки, но развил бурную деятельность. Он добился у короля Фердруго разрешения на арест «чернокнижника и разбойника» из Киммерии, чьи козни стоили жизни его благородному отцу (барон Ричендо был еще жив, но, конечно, существование его, недвижное и безмолвное, считать жизнью можно было лишь с очень большой натяжкой). С приказом об аресте Конана юный барон ни на миг не оставался спокойным.

От пережитого смертельного унижения руки его почти непрерывно тряслись, а губы дергались. Он не мог ни отдыхать, ни лежать, ни даже спать. Пока колдун-варвар не будет предан самой позорной казни, Кайсс ни на миг не прекратит усилий по поимке его — такую клятву дал сам себе взбешенный и униженный нобиль.

Кайсс расставил засады во многих местах Кордавы, особенно — зная привычки варвара — в питейных заведениях и борделях. Не забыт был и особняк Гарриго, чье приятельство со знаменитым корсаром ни для кого не являлось секретом. Кайсс не скупился и нанял самых известных, славящихся своей меткостью и выдержкой наемных убийц. Ярость его была столь велика, что если бы юного барона поставили перед выбором: потратить все отцовское состояние, стать нищим, но отомстить варвару — он, не колеблясь, выбрал бы нищету, скрашиваемую гордым сознанием удовлетворенной мести.

Когда Конан во тьме, освещенной лишь редкими факелами, прикрепленными к стенам самых богатых домов, подъезжал к воротам особняка Гарриго, на плечи ему спрыгнул затаившийся на крыше соседнего двухэтажного дома наемный убийца. Он опознал киммерийца, благодаря подробному описанию барона. Конечно, он мог и обознаться, особенно в темноте, но вряд ли убийство постороннего человека его бы сильно смутило. В инструкциях, данных Кайссом, специально оговаривался этот момент: пусть лучше погибнут несколько ни в чем не повинных бродяг (впрочем, повинных в том, что шляются по городу ночью, когда их невозможно хорошо рассмотреть), лишь бы киммериец, в конечном счете, не ушел от возмездия.

Убийца спрыгнул так ловко, что оказался на крупе коня позади Конана. Он ударил кинжалом под левую лопатку киммерийца, на котором был лишь камзол и плащ из грубой шерсти. Конана спасла мгновенная реакция: он развернулся всем телом, и лезвие нанесло лишь неглубокую рану, пропоров одежду и процарапав мышцы на ребрах. В тот же миг, сжав обе руки нападающего у запястий, киммериец сбросил его с коня на булыжную мостовую. Выхватив меч, он хотел было прикончить врага, но не успел. Еще несколько теней с зажатыми в руках кинжалами соскочили с соседних крыш и деревьев и преградили ему дорогу к воротам особняка.

Перевес был явно не на стороне Конана. Со всех сторон к нему были обращены лица, способные — в таком количестве — привидеться лишь в кошмарном сне. Глаза горели, словно у голодных волков, окруживших наконец долго затравливаемую и вожделенную добычу.

Конан мельком подумал, что такую ненависть в глазах и стремление немедленно впиться ему в горло он не видел уже давно — целую луну, кажется — благодаря действию пепельной мази и, по-видимому, отвык от этого. Потеря бдительности чуть не стоила ему головы, так как круг наемников все сужался.

Развернув коня, Конан вскачь понесся назад, сшибив со своего пути несколько рослых убийц, пытавшихся остановить жеребца и цеплявшихся за его поводья. Грохот копыт далеко разносился по улицам полуночной Кордавы. Жители близстоящих домов крепче захлопывали окна и проверяли засовы на ставнях.

Конан вспомнил, как Иглл предупреждала, что не далее чем через три дня он пожалеет об их подарке. Сегодня как раз исход третьего дня. Но он не жалеет!

Конан расхохотался и сильнее пришпорил коня, и без того летевшего птицей. Огромной черной птицей в ночи… Хохот его разнесся в округе, он был громче стука копыт и напугал проснувшихся жителей столицы еще сильнее.

Он не жалеет, что тошнотворная магия смыта с его кожи, что отныне у него снова есть злобные враги, осмеливающиеся смотреть ему в лицо с вызовом. И даже кровоточащая рана на спине ничуть не уменьшает его отличного расположения духа. И перестук копыт настигающей его погони кажется ему музыкой…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Взметнувшиеся вверх и закаменевшие струи воды — вот на что были похожи серо-голубые скалы посреди широкой, томно-медлительной воды, обтекавшей их с ленивым плеском. Скалы были совершенно лишены растительности — голые, вертикальные, потрескавшиеся от зноя, шуршащие непрерывно осыпающейся с них от порывов ветра щебенкой. Трудно было представить, что кому-нибудь может прийти в голову искать под сенью этих бесплодных камней кров и убежище, да еще и не только для себя, но и для всей семьи. Разве что птицам — многочисленным шумным птицам, черным, белым и пестрым — должно быть уютно здесь, среди глубоких расщелин, куда так легко прятать яйца.

Словоохотливый пожилой селянин, согласившийся за несколько мелких монет одолжить Конану свою лодку, а также присмотреть за его жеребцом, заметил, перехватив недоуменный взгляд киммерийца: