Мэрион Брэдли - Верховная королева

– И это говоришь ты – ты, кто воспитывался как Ланселет Озерный? – тихо переспросила она. Ланселет обернулся к собеседнице.

– Порою все это кажется мне нереальным, ненастоящим… разве с тобою не так же, сестра?

– Да, так; однако ж порою я ужасно тоскую по Авалону, – отозвалась она.

– Да, вот и я тоже, – промолвил он. С той памятной ночи Артуровой свадьбы Ланселет ни разу, ни словом ни взглядом, не давал Моргейне понять, что когда-либо питал к ней чувства иные, нежели как к подруге детства и приемной сестре. Моргейне казалось, что она давно уже смирилась с этой мукой, но вот она встретила такой неизбывно-ласковый взгляд его темных, прекрасных глаз – и боль пронзила ее с новой силой.

«Рано или поздно все выйдет так, как сказал Балан: мы оба – свободны, сестра короля и его лучший друг…»

– Ну так вот: когда мы раз и навсегда избавимся от саксов… и нечего тут смеяться, как будто речь идет о вымысле и небылице! – промолвил Артур. – Теперь это вполне достижимо, и, думается мне, саксы об этом отлично знают, – вот тогда я отстрою себе замок и огромный пиршественный зал – такой, чтобы даже этот стол с легкостью туда поместился! Я уже и место выбрал: крепость на холме, что стояла там задолго до римлян, глядя сверху вниз на Озеро; и при этом от нее до островного королевства твоего отца, Гвенвифар, рукой подать. Да ты этот холм знаешь: где река впадает в Озеро…

– Знаю, – кивнула королева. – Однажды, еще совсем маленькой девочкой, я отправилась туда собирать землянику. Там был старый разрушенный колодец, и еще мы нашли кремневые наконечники стрел – их еще называют эльфийскими молниями. Этот древний народ, что жил среди меловых холмов, оставил свои стрелы. «До чего странно, – подумала про себя Гвенвифар, – ведь были же времена, когда она любила гулять на свободе под необозримым высоким небом, даже не задумываясь ни о стенах, ни о безопасности оград; а теперь вот, стоит мне выйти за пределы стен, туда, где их не видно и прикоснуться к ним нельзя, как на меня накатывает тошнота и голова начинает кружиться. Почему-то теперь я ощущаю в животе сгусток страха, даже идя через двор, и убыстряю шаг, чтобы поскорее вновь дотронуться до надежной каменной кладки».

– Укрепить этот форт несложно, – промолвил Артур, – хотя надеюсь я, когда мы покончим с саксами, на острове воцарятся мир и благодать.

– Недостойное то пожелание для воина, брат, – возразил Кэй. – А чем же ты займешься во времена мира?

– Я призову к себе Кевина, дабы складывал он песни, и стану сам объезжать своих коней и скакать на них удовольствия ради, – отозвался Артур. – Мои соратники и я станем растить сыновей, и не придется нам вкладывать меч в крохотную ручонку прежде, чем отрок возмужает! И не надо будет мне страшиться, что они охромеют или погибнут, не успев повзрослеть. Кэй… ну разве не лучше оно было бы, если бы не пришлось посылать тебя на войну, когда ты еще не вошел в возраст и не научился защищать себя толком? Иногда меня мучает совесть, что это ты покалечен, а не я, – только потому, что Экторий берег меня для Утера! – Артур окинул приемного брата участливым, любящим взглядом, и Кэй широко усмехнулся в ответ.

– А военные искусства мы сохраним, устраивая забавы и игры, как оно водилось у древних, – подхватил Ланселет, – а победителя увенчаем лавровыми венками… кстати, Артур, что такое лавр и растет ли он на здешних островах? Или только в земле Ахилла и Александра?

– Об этом лучше спросить мерлина, – подсказала Моргейна, видя, что Артур затрудняется с ответом. – Я вот тоже не знаю, растет у нас лавр или нет, а только довольно и других растений на венки для победителей в этих ваших состязаниях!

– Найдутся у нас венки и для арфистов, – промолвил Ланселет. – Спой нам, Моргейна.

– Тогда, пожалуй, спою-ка я лучше прямо сейчас, – отозвалась Моргейна. – А то сомневаюсь я, что, когда вы, мужчины, начнете свои игрища, женщинам дозволят петь. – Она взяла арфу и заиграла. Сидела Моргейна неподалеку от того места, где не далее как нынче днем увидела кровь у королевского очага… неужто предсказание и впрямь сбудется или это лишь досужие домыслы? В конце концов, с чего она взяла, что до сих пор обладает Зрением? Ныне Зрение вообще не дает о себе знать, кроме как во время этих нежеланных трансов…

Моргейна запела древний плач, некогда слышанный в Тинтагеле, – плач рыбачки, на глазах у которой корабли унесло в море. Молодая женщина видела: все подпали под власть ее голоса; и вот в безмолвии зала зазвучали старинные песни островов, которых она наслушалась при дворе Лота: легенда о девушке-тюлене, что вышла из моря, дабы отыскать возлюбленного среди смертных, и напевы одиноких пастушек, и ткацкие песни, и те, что поют, расчесывая кудель. И даже когда голос ее сел, собравшиеся никак не желали ее отпускать. Моргейна протестующе воздела руки.

– Довольно… нет, право же, не могу больше. Я охрипла, что твой ворон.

Вскорости после того Артур велел слугам погасить факелы в зале и проводить гостей спать. В обязанности Моргейны входило позаботиться о том, чтобы незамужние девушки из свиты королевы благополучно улеглись в длинной верхней комнате позади покоев самой Гвенвифар, в противоположной части дворца, как можно дальше от помещений солдат и воинов. Однако она помешкала мгновение, задержав взгляд на Артуре с Гвенвифар, что как раз желали Ланселету доброй ночи.

– Я велела служанкам приготовить тебе лучшую из свободных постелей, Ланселет, – промолвила Гвенвифар, но тот лишь рассмеялся и покачал головой.

– Я солдат – мой долг велит мне сперва разместить на ночь коней и дружину, прежде чем засыпать самому.

Артур фыркнул от смеха, одной рукою обнимая жену за талию.

– Надо бы тебя женить, Ланс, – небось не будешь тогда мерзнуть ночами. Я, конечно, назначил тебя своим конюшим, но это вовсе не повод, чтобы ночевать в стойле!

Гвенвифар встретила взгляд Ланселета – и у нее заныло в груди. Ей казалось, будто она почти читает его мысли, будто он того и гляди вслух повторит то, что как-то раз уже говорил: «Мое сердце настолько полно моей королевой, что для других дам места просто не осталось…» Гвенвифар затаила дыхание, но Ланселет лишь вздохнул, улыбнулся ей, и она сказала про себя: «Нет, я – верная жена, я – христианка; предаваться подобным думам – уже грех; должно мне исполнить епитимью». А в следующий миг горло у нее сдавило так, что невозможно стало глотать, и пришла непрошеная мысль: «Мне суждено жить в разлуке с любимым; то не достаточная ли епитимья?» Гвенвифар тяжко вздохнула, и Артур удивленно оглянулся на нее.

– Что такое, любимая, ты не поранилась?

– Я… булавкой укололась, – промолвила она, отворачиваясь, и сделала вид, что ищет булавку в складках платья. Поймала на себе неотрывный взгляд Моргейны – и закусила губу. «Вечно она за мной следит, просто-таки глаз не сводит… а ведь она обладает Зрением; неужто все мои грешные мысли ей ведомы? Вот поэтому она и смотрит на меня с таким презрением?»