Александр Турбин - Метаморфозы: танцор

Мы шли в окружении полутора десятков измученных человек — лучников и копейщиков, солдат и ополченцев. Защитники двух ничем не примечательных домов, стоявших возле южной стены, шли по руинам города. Встретившие ночь, не верившие в удачу, но все равно пережившие рассвет. Мы медленно брели назад к старому двухэтажному строению, где размещался наш штаб, к месту, еще вчера заменявшему нам дом. Вчера? В эту ночь вместилась вечность. Очередная вечность, которая уже по счету?

Мы не дошли до цели всего несколько десятков шагов — тела, растерзанные и изуродованные, преградили нам путь. Рорка все-таки нашли раненых, укрывшихся в подвалах соседних зданий. И женщин. И детей.

Мы стояли, вцепившись друг в друга. Чудовищность происходящего забрала стойкость и обрушила плотину. Кто-то зарыдал, застонал. Кто-то, наоборот, замолчал. Опустился на вывороченные камни, попятился или замер — ни один человек не сделал шага вперед, даже Меченый, даже я. Так сложно шагнуть в пропасть, чтобы посмотреть в лицо смерти, пришедшей за твоими близкими, знакомыми и друзьями.

Я посмотрел в осунувшееся лицо капитана лучников, в его серые, пыльные глаза. В них давно не плясали огни, в этот момент там царили только пустота и боль. Он все знал. И я знал. У них не было шансов, и казавшееся надежным укрытие обернулось смертельной ловушкой. Медленно, закусив и без того потрескавшиеся губы, до последнего оттягивая неизбежное, мы двинулись к распростертым телам.

Тело Варина бросилось в глаза первым. Вояка и гордец, с легкостью бросавший обвинения и оскорбления, любивший чуть что хвататься за рукоять меча и едва не убивший меня совсем недавно, почти вчера. Сейчас это был просто труп. Мне уже не узнать, что же его сломало в тот памятный мне день. Осознание собственной ошибки? Нарушение закладываемых с детства запретов? Может быть, боль или страх? Поздно искать ответы на эти вопросы — он унес их с собой за радугу. Он хотел моей смерти, но глядя на его тело, я не испытывал радости.

Рядом с ним лежал Фока. Врач, ушедший вслед за своими больными, погибший в бою, а не в постели — хрупкая изломанная фигура. Каким бы он ни был лекарем, он был им до конца. Он погиб вместе с ранеными, пусть даже бросить их у него и не было возможности. Он был безразличен мне, а я ему, но его равнодушного взгляда мне тоже будет не хватать.

Сержант из третьей роты, приставленный с шестеркой солдат охранять раненых, лежал здесь же. Окоченевшие пальцы застыли на рукояти изогнутого роркского клинка. Двое из его людей — неподалеку. Остальных не видно. Отступили? Сбежали? Убиты и остались внутри темного подвала? Взгляд скользнул по телам копейщиков и нашел новую цель.

Подруги Меченого. Обе. В них не осталось той жажды жизни, что привлекла капитана, в них вообще не осталось жизни. Покрытые коркой засохшей крови страшные фигуры с протянутыми в мольбе руками. Они умерли так, как и жили — вместе. Рорка все равно кого убивать, мужчин или женщин, красавиц или уродов. И как убивать, им тоже все равно. Меченый тяжело выдохнул за моей спиной, а я не смог повернуться и поддержать капитана.

Така. Она лежала отдельно, словно уродец Рок специально выставил ее на всеобщее обозрение. Я молча опустился на колени возле растерзанного тела и нежно погладил уже холодную щеку. Я помню, Така. Твою кожу, твои губы, твои удивительные большие глаза. Твое тепло и твою ласку. В моем измученном сердце для тебя всегда найдется уголок. Ты любила Солнце, а умерла во тьме, среди ночи. Прости меня, я в долгу перед тобой. За минуты света, за минуты отступившей тоски. За то, что не взял с собой в пекло битвы. Я не забуду тебя.

Я смотрел на застывшее в жуткой маске боли лицо, поправлял залитые кровью волосы, платье, а перед глазами вставали и другие лица. Лица тех, кого я безвозвратно потерял. Я перебирал в памяти мгновения, понятные и значимые лишь мне одному. Мгновения, ставшие моим якорем в этом урагане, моим стержнем и моей сутью.

Я смотрел на нее, вспоминал последний наш вечер, праздник, устроенный перед смертью, и понимал, что еще чуть-чуть и все. Я закончусь. Меня сломает этот мир и эта чужая война. Смерти вокруг и боль во мне. Я словно испорченная марионетка с оторванными нитками. Я уже сломан.

Я замер возле распростертой на холодной земле мертвой девушки, и разум коверкал недавние строчки.

Все прошло, нас нет больше нигде,

ни в окне, ни на досках паркета,

Две свечи не горят в темноте,

Только ночь и ни толики света.

Пальцы раненой руки царапали утрамбованную землю, боль рвала сердце, голова звенела, а весь мир вокруг съежился до размера зрачков навсегда остановившихся глаз — меня вновь растоптали, растерли в пыль, вогнали еще один гвоздь в гроб моей стынущей души.

Пинок пониже спины бросил меня в объятия давно остывшего тела. Их было шестеро — Высших, разъяренных и кипящих гневом, Алифи, пришедших получить плату.

— Так это ты — та обезьяна, что возомнила себя Богом? Встань и сдохни. Из-за тебя погибло слишком много рыцарей, чтобы оставить такого урода жить.

Он не собирался задавать вопросы и получать ответы. Он собирался вешать меня на первом же суку или потрошить, если сук искать слишком долго. Бог. Светоч. Идеал. Высокий, статный, закованный в броню, привыкший отдавать приказы. Даже шлем его нес отдельный человек. Венец творения, увидевший тлю напротив.

Я встал и сделал шаг навстречу. Смешной человечек, не достающий Богу даже до подбородка, хлипкий, безоружный, с раздувшейся рукой, с закушенными до крови губами и смертью, бьющейся в глазах. Ничтожество, шагнувшее к властителю мира. Рвань, посмевшая встретиться взглядом с совершенством.

Ради этого момента я жил последние месяцы. Этот момент не дал мне сломаться раньше, заставлял терпеть боль и унижения. Бог? Тля? Кто-то предупреждающе закричал, кто-то вцепился мне в раненую руку, кто-то попытался заступить путь. Глупцы. Впервые в этом мире, впервые в своей жизни, я шел убивать. Не защищаться — плевать мне было на защиту и на то, что будет после. Не карать — кто я такой, чтобы карать. Даже не мстить, хотя мне было что вспомнить. Я шел убивать, зная, что этот момент изменит все.

Командир Алифи ничего не понял, да и не попытался понять. Какой смысл искать причины в поступках низшего существа? Он просто посмотрел на меня презрительным взглядом, издевательски медленно потянул дорогой клинок из кожаных ножен, и… просто умер, не обнажив его даже наполовину. Звенело в голове, плыло в глазах, но и следующий Алифи, рванувший меч, бесформенной грудой падал под ноги.

— Стоять! — Оглушительный рев Глыбы разорвал разноцветную пелену перед глазами, остановил мою уже готовую оборвать еще одну жизнь руку.